Жена-беглянка - Кира Калинина

быть в Бежене и не отведать знаменитого росяного осетра.

Для разгона перед осетриной подали салат из морепродуктов, и Даймер попросил по капле веселья.

Не думала, что в Бежене есть такой изыск. А стоит… Кит наверняка обойдётся дешевле.

Принесли три сосуда. Два узких, простого тонкого стекла, похожих на лабораторные мензурки — веселью не нужна дорогая оправа. На дне каждого искрилась чистая роса, будто слеза на солнце. Третий сосуд был мал, но пузат — чёрный, непрозрачный, с рычажком под журавлиным носом.

Разливал сам метрдотель. С видом священнодействующего жреца он занёс чёрный сосуд над одной из мензурок, надавил на рычажок. На носике повисала переливчатая капля, сорвалась и драгоценным камушком упала в росу. Ухоженная рука с золочёным суб-кольцом на пальце аккуратно взболтала мензурку — капля рассыпалась разноцветными искрами. Роса на дне начала испаряться, играя красками. Лёгкие, как пух одуванчика, огни поднимались к краю сосуда, но наружу не выходили. Невесомые радужные отсветы ложились на белоснежную скатерть, бликами плясали в зрачках Мэта Даймера.

— За тебя, Симона, — сказал он тихо, поднося к губам свою чарку.

Весельем не чокаются, я знала. Как на поминках. В этом был смысл: принято считать, что отведав чудесный напиток, ты ненадолго становишься другим человеком — лучше себя прежнего. Или таким, каким должен быть на самом деле...

Страшновато, но если сейчас не попробую, буду жалеть всю жизнь.

Зажмурилась — и глотнула... рассветной свежести! Искрящейся, воздушной, солнечной. Наполненной ароматами летнего луга, сочным вкусом земляники, мяты, ванили, яблок. Ласковый жар согрело горло, скатился в пищевод, струясь по жилам восторгом и нежностью, летящей, радостной лёгкостью… Счастьем!

Мэт смотрел на меня смеющимися глазами, и мне хотелось смеяться вместе с ним. Нет, я не потеряла себя, не перестала понимать, что меня банально соблазняют, но это больше не казалось концом света, напротив — наполняло предвкушением.

Опустила взгляд в тарелку, на горку мидий, креветок и моллюсков, перемешанных с оливками и зеленью. Только что о еде даже думать не хотелось, а сейчас слюнки побежали. Я и правда дико проголодалась!

— Ты пила веселье с таким видом, будто это смертельный яд, — заметил Мэт.

— Потому что ты смотрел на меня с видом отравителя. Упадёт замертво или нет?

И мы оба негромко рассмеялись.

На душе было легко, я чувствовала себя человеком, открытым всем радостям жизни.

— Кстати, об отраве. Когда я был на полуострове Чакта, меня угощали рыбой-фонарём. Слышала о такой? У неё в горле мешочек с ядом. Надо вставить туда специальную трубку — коренные жители используют полый хребет самого фонаря — высосать немного яда, покатать во рту и сплюнуть. Потом взять кусок рыбы, разжевать и проглотить. Яд в малых дозах служит идеальной приправой к рыбе, но только в сочетании с человеческой слюной и только пару минут. Перед тем, как положить в рот следующий кусок, надо снова глотнуть яду… Должен сказать, ничего вкуснее я в жизни не ел!

А я была уверена, что не пробовала ничего лучше печёной осетрины, которую нам наконец принесли. Нежное, распаренное филе, розоватое от бруснично-гранатового сока, такого пахучего, что отнимало ум, ягоды в окружении хрустящих веточек кинзы, подсушенных в печи, — всё это рождало во рту непередаваемые ощущения. После веселья каждый оттенок вкуса казался отчётливым, как никогда, и столь же упоительным.

— Что ты делал на Чакте?

— Отдыхал, — хмыкнул Мэт.

— Там же ничего нет. Одни тюлени, медведи и туман.

— Сплошной туман, — подхватил он. — Сам поднимается из недр, даже бурить не надо. Лежит на земле толстыми облаками. Поверь, это очень красиво.

Ресторан "Море Изобилия" тоже был красив, но — скучен. Ни музыки, ни артистов, ни суб-эффектов. Отличное место для одиноких медитаций над розовым тунцом, приготовленным на гриле, или сибасом с соусом из южных трав, для задушевных разговоров и долгих молчаливых взглядов глаза в глаза.

Мэт не торопясь накрыл мою руку своей, и я поняла, что ничего не имею против. Кроме одного…

— Хочу танцевать. Сто лет не танцевала.

— Ты читаешь мои мысли, — усмехнулся он.

В два счёта расплатился, и мы вышли в сгустившиеся сумерки. Кровь горела, старый город, подсвеченный цветными огнями, казался праздничным, гуляющие жители — красивыми и довольными.

На соседней улице располагался танцевальный бар "Поймай вибрацию".

— Только я там никогда не была. Я нигде не была, — и сейчас ничуть не стеснялась в этом признаться.

В баре стоял подозрительный сладковатый запах. В первом зале пили, курили, играли в бильярд и вихлялись на небольшом круглом танцполе мрачные личности в коже и заклёпках — гаечные ключи в карманах, на шеях окуляры в кожаной оправе. Должно быть, из так называемых "механиков", которые стояли за мир без магии, или говоря современным языком, без субстанции. В соседнем зале собрались на вечеринку "розочки", убеждённые, что в жизни надо видеть только милое, сладкое и пушистое. Кудлатые розовые парики, чулки в розовую полоску, розовые леденцы на палочках, и у каждого на носу огромные розовые очки.

Мы взяли по коктейлю "Сидел в росе кузнечик". Кузнечик и правда сидел — зелёный, флюоресцирующий, и в другой раз я бы не притронулась к такому напитку, но сейчас меня ничего не пугало.

— Росы тут ни капли, — уверенно заключил Мэт. — Но пробирает недурно.

На выходе он вдруг придержал меня за руку и, блеснув глазами в полумраке междверного тамбура, поцеловал тыльную сторону моей ладони.

До стоянки такси пришлось идти два квартала. Холодно не было, но свежий воздух прочистил голову, и когда мы подъезжали к клубу под названием "Дворец ритмов", я ощутила, что действие веселья заканчивается.

 

 

 

Клуб прятался в глубине небольшого сквера. Над входом в такт неслышной музыке бесновались слепящие огни. Владельцы не поскупились на добро и туман, чтобы устроить первоклассную звукоизоляцию, иначе им просто не разрешили бы держать заведение вблизи жилых домов.

Мэт спросил:

— Вальс танцуешь?

Когда-то танцевала. А сейчас...

Гремели динамики, воздух дрожал от пассажей классических "Качелей любви" Гранле-старшего в современной обработке. Я замерла на пороге "белого" зала, не зная: смогу ли? Мэт сказал в самое ухо: "Нельзя разучиться танцевать", — и обнял меня за талию.

Было странно и волнующе с головой окунуться в музыку, утонуть в общем кружении, лететь вместе со всеми, держась за Мэта, как за борт лодки, которая то взмывает над волной, то скользит вниз по искрящимся аккордам, чтобы