Тебя обнимет ветер: истории старухи Ойнур. Для тех, кто ищет тепло и надежду - Юлия Цвяк

появился, когда объединилось несколько селений. В каждом из них были свои традиции, но одно было общим – уважение к тому, что они разные. И это стало законом. Здесь нет обычных школ для всех. И девочек тут воспитывают совсем по-другому, погляди.

Я окинула взглядом площадь. И правда. Кто-то из женщин готовил сцену, кто-то собирал цветы, украшая город, кто-то готовился к стрельбе из лука, другие играли с детьми. И все они были на своем месте.

– Знаешь, порой даже в нашей деревне мне этого не хватает. Потому мои двери всегда открыты для женщин. Видишь вон ту, с луком и стрелами? Это дочь моей старой знакомой. У нее замечательные дети и самые вкусные пироги с айвой. А на эту, что играет с детьми, погляди. Любому кузнецу фору даст, когда надо лошадь успокоить и подковать. Они все живые и разные, потому что не отказываются от своей натуры. Даже если кто-то считает, что женщины должны быть другими.

Я задумалась, вспоминая все наставления о мужчинах и женщинах, все запреты и правила, которым меня учили.

– Знаешь, смотрю на них сейчас и чувствую, что нас растят и кормят чем ни попадя. Без оглядки на то, какие мы разные, кому что важно. Как гусей на убой. И мы все едим, не разбирая, – все эти «правильно» и «должна». И что потом? Гуси не живут гусями. Идут на паштет к общему праздничному столу.

Ойнур рассмеялась:

– Ну тогда у нас еще есть шанс стать гусынями, не перекормившись.

Она немного помолчала и добавила:

– Знаешь, отчего сцена такая низкая? Ею только место обозначают, куда каждый может выйти и играть собой. Это не постановка, а живая игра. В этом и есть самая важная часть праздника: люди знакомятся друг с другом, играя самих себя. Без какого-либо сценария, ибо он создается на ходу. Попробуем? Эх, давненько я уже этого не делала, так и себя позабыть можно, особенно в моем возрасте, – рассмеялась Ойнур, ставя свою чашку и отправляясь в сторону подмостков.

34. О своем

– 

как ты поняла, что это твое? – Меня всегда интересовал этот вопрос: как Ойнур стала той, кто она есть. Вроде ведь человек без профессии, а всегда при деле. И дело это самобытное и в мире не теряется.

– Что ты имеешь в виду? – Ойнур посмотрела на меня, будто не понимая вопроса. Все она понимала, но, как всегда, хотела, чтобы я сама свои вопросы услышала.

– Как ты поняла, чем хочешь заниматься? Как вообще научилась всему? Ведь этому не учат. И как другим сказать, чем ты занимаешься?

– Погоди, погоди, сколько вопросов! Не мути воду. Давай по порядку. Вот ты как понимаешь, что хочешь спать или есть?

– Ну это же тело подсказывает! Я становлюсь голодной или зевать начинаю, чувствую усталость. Тоже мне сравнение. Это невозможно не почувствовать.

– Думаешь? А ты знаешь, что есть люди, которые не могут определять чувство голода и насыщения? Они просто забывают, как это, слишком увлекаясь внешней жизнью. Но в том и соль, брать надо то, что будет тебя наполнять. А это еще поди научись различать.

– Так ведь этому не учат!

– А я на что? – рассмеялась Ойнур. – Не учат, но мы все внутри себя знаем и помним об этом. Наверно, такие, как я, для того и нужны, чтобы помогать вспоминать.

– Но ты ведь не всегда такой была? Чем ты в молодости занималась, когда я тебя знать не знала? – Мне было все понятно, когда я смотрела на Ойнур сегодняшнюю. Но никак не укладывалось, как она такой стала.

– Нет, конечно. В молодости я была хороша! – Казалось, что она по-прежнему смеется надо мной. Но нет, видно было, что Ойнур предалась воспоминаниям. – Когда я была молодой, бралась за все и танцевала в этом. Будешь смеяться, но передо мной всегда была картинка, как танцующая женщина идет по дороге, поднимая пыль своей юбкой. Дороги и сюжеты менялись, как и попутчики, но вот эта картинка всегда оставалась. По этой дороге и собирала все, что умею. Училась заглядывать в людей, смотреть на мир, лечить раны и зализывать свои у тех врачевателей, что встречались по пути.

Мне показалось, что Ойнур погрустнела. И было неловко продолжать расспросы. Ведь мы уже в другое время живем. Где нужно иметь профессию, реализоваться в ней, да и просто содержать себя. Время изменилось.

– Знаешь, кажется, я понимаю, о чем ты хочешь спросить, – все еще задумчиво продолжала Ойнур. – Время, может, и изменилось, и я не шибко вписываюсь в него сейчас. Но важное осталось важным. И даже еще более ценным стало. Люди хотят вспоминать, как это – слышать себя, самому зализывать свои раны и танцевать на своих дорогах, когда нет чужих ориентиров. Этому не научить, но можно помочь вспомнить. И об этом можно не рассказывать. Оно и так слышно, если сама не прячешься. Чем бы я ни занималась, я всегда возвращалась на эту танцующую дорогу. И ты не бойся потеряться. Все равно вернешься. Ей всегда нужны хранители.

Мы еще долго сидели молча, ожидая знакомую Ойнур.

– Попробуй сегодня просто поймать свой ритм среди прочих. Да вот так и ходи, делай все, будто пританцовывая в такт. Я тебе в этом только помехой буду. А завтра, глядишь, вернемся к дороге и дальше поедем. Все, что тебе нужно вспомнить: как ты в нем танцуешь, поешь и рассказываешь свои истории.

35. Про рождающееся в ночи

йнур вернулась поздно вечером. И я даже порадовалась, что в такой час мы уже никуда не отправимся.

– Что-то ты молчаливая. Поймала, значит, ритм? – На ее лице не было прежней улыбки. Напротив, Ойнур была спокойна и серьезна.

– Да. – Мне совсем не хотелось разговаривать, и в то же время я ждала от нее каких-то слов. – Знаешь, а это больно. Будто я все это время танцевала под чужую музыку и не в своих башмаках. Больно от того, что будто в этом саму себя предавала.

– Это с каждой из нас когда-нибудь случается – пережить боль чужих дорог. Но на самом деле они и наши тоже. Нет в этом предательства, но радость встречи с собой точно всегда приходит. Мозоли от неудобных ботинок заживают. А музыка… так ты теперь можешь под любую станцевать, коли захочешь. И новую создать, потому что слышала и знаешь разную. Не будет у меня сегодня платков для тебя. Это только твое, и тебе хватит сил. Пойдем на улицу.

Город уже почти уснул, хотя в некоторых окнах еще горел свет.

– Гляди, видишь ее?

Я никак не могла понять, кого можно увидеть в такой темноте. Но Ойнур подвела меня ближе к беседке, стоявшей во дворе. На одной из ее балок висела летучая мышь.

– Посмотри. Все мы когда-то с ней встречаемся, а то и не раз. Гляди, как она спокойно висит вниз головой и дремлет. Но как только спустится ночь, она проснется и полетит. Так же и в нас порой посреди ночи просыпается и возрождается что-то важное, переворачивающее все с ног на голову. А может, и наоборот. Не все рождается при свете дня, и не все в нем видно. Ночь, она, так же как мать, окутывает и вынашивает, баюкая, пока что-то в нас спит. До поры… – Ойнур тихо обняла меня, и я, как в детстве, стала ждать перемен, предвкушая утро.

36. Там, где сердце

 проснулась уже к полудню. В доме, где нас приютила подруга Ойнур, пахло свежей выпечкой, а с кухни доносился звон посуды и дружный хохот.

– Вы опять к чему-то готовитесь? – Оказалось, что в доме уже есть гости. На кухне