Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин

ошалело уставился на Махарадзе.

…Квартира Зворыкиных. Рузаев и Саня – очень нарядная, располневшая. Рузаев наливает себе водки из графинчика, стоящего на буфете.

– Не лишняя? – спросила Саня.

– Сегодня же выходной.

– Повезло вам с переходом на пятидневку, Степан Иванович.

Рузаев отставил графинчик.

– Ладно, не нуди. Чего Алешка из Америки пишет?

– Пишет, что вещи складывает, скоро вернется. – Саня протянула ему открытку.

– Надоело, значит, у капиталистов в услужении находиться.

– Не трепись, Степа! Он учится, проходит автомобильный университет.

– Вон ты каким словам обучилась – «университет»! Ну да ладно, скорее бы возвращался. – Он повертел открытку. – Конечно, в гостях хорошо, а дома лучше. Там ведь одно: отдай весь труд. Потогонная система Хорошему капиталисты все равно не научат…

– Еще как научат-то! Ихней наукой мы их и побьем.

Долгий «нахальный» звонок.

Рузаев пошел открывать дверь.

Входит Фенечка.

На бывшей монашенке модное пальто, отороченное мехом, фетровые боты, пуховый платок. В руках большой чемодан.

– Пупсик? – обрадовалась Фенечка, узнав Рузаева – Будь хорошим мальчиком, помоги, лапуня, раздеться.

Рузаев выполняет ее просьбу.

Фенечка опоражнивает перед младшей сестрой чемодан. На тахту летят всевозможные отрезы, туфли, шелковые чулки, духи и прочая парфюмерия.

Саня жадно рассматривает барахло, прикладывает к себе многоцветные воздушные ткани.

– Эго откуда же такое роскошное шмотье в наши трудные времена? – поразился Рузаев.

– Пропил деньжонки, мой Арлекин! Ломай коронки, ступай в торгсин! – пропела Фенечка.

– А разве сейчас носят креп-марокен? – засомневалась Саня.

– Только креп-марокен! – авторитетно сказала Фенечка.

– А креп-жоржет?..

Рузаев пятится из комнаты. Фенечка настигает его и нахлобучивает ему на голову черный блестящий котелок.

– А это тебе, пупсик! Прямо из Парижа!..

Слезы брызнули из глаз Рузаева Он подходит к большому зеркалу, смотрит на свое лицо под дурацким колпаком.

– Все, Степа! Подбивай итоги, морячок! Ни черта не вышло – ни в целом, ни в частности. Алеха – у капиталистов в науке, Санька – у спекулянтов.

Всхлипнув, он достает из кармана «бульдог» и, крутанув барабан, подносит ко рту. И тут с плачем и криком к нему подбегает Саня. Она хватает Рузаева за руку, и выстрел проходит мимо, пуля пробивает котелок, из которою выскакивает какая-то белесая масса.

– Что ты, Степа? Что ты, родной?

– Все скурвились, – бормочет Рузаев. – Никого вокруг.

– Нет, Степа, нет!.. Мы с тобой… Гони прочь эту гниду, гони ее вон из Алешкиного дома!..

Услышав этот призыв, старый революционный матрос Рузаев схватил Фенечку в охапку, поволок из комнаты. Саня распахнула дверь. Рузаев нахлобучил Фенечке на голову котелок и могучим пинком спровадил спекулянтку.

Саня разлила водку по рюмкам.

– Выпьем, Степа… за нас! За Советскую власть!

Они чокаются, выпивают и, обнявшись, запевают с воодушевлением:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И как один умрем

В борьбе за это…

Приемная Зворыкина. На стене – плакат «Дадим пятилетку в четыре года!» Молодой рабочий Сухарик расстилает ковровую дорожку. Им командует помощник Зворыкина Пташкин.

– Ровнее, Сухарик… ровнее ложи!.. – распоряжается Пташкин. – Вишь, складочки собрались. Хочешь, чтоб высокий гость ногу сломал?

– Зачем? Пусть сохранит конечности.

– Товарищ Сухарик, а тебе не кажется, что ты играешь на руку врагу? Даже не играешь, а подыгрываешь? – заметил Пташкин.

– А тебе не кажется, что ты идиот? – спросил Сухарик.

– Товарищ Сухарик, – хрипловато произнес Пташкин, – мне кажется, что такой шпане, как вы, место не в комсомоле, а в колонии для малолетних преступников.

– Такие комсомольские поручения я больше не выполняю.

– Легкой жизни захотел? А когда мы Перекоп брали, легко было?

– Мы пахали, – проворчал Сухарик.

– Что?! – грозно спросил Пташкин.

– Ничего. А ковры таскать не буду. Я тебе не холуй.

В приемную входит Степан Рузаев, направляется прямо к двери директорского кабинета, но Пташкин, хоть и занятый ковровой дорожкой, бдительно преграждает ему путь.

– Вам чего?

– Алеха с Америки вернулся? – свободно спросил Рузаев.

– Вернулся.

– Так я – к нему.

– Директор занят.

– Что значит «занят»! А может, я хочу, чтоб он отчитался передо мной, хозяином завода?

– Отчетный доклад директора в пятницу, в шесть вечера! – отчеканил Пташкин.

– А мне плевать на собрание! – зашелся Рузаев. – Пусть он мне лично доложит.

– Вас тысячи, а директор один…

– Ну и пусть!.. Коли надо, должен всю тысячу принять!..

Освободите помещение! – официальным голосом произнес Пташкин.

Дверь директорского кабинета распахивается, и в окружении толпы женщин выходит Зворыкин. На нем коверкотовый френч и такие же брюки, заправленные в сапоги.

– Не могу, гражданочки!.. Не могу, сударушки! – говорит Зворыкин. – Дайте хоть экспериментальный под крышу подвесть, тогда ставьте вопрос о яслях.

– Ладно, мы тебя подведем под крышу! – мстительно сказала предводительница женской ватаги. – Ты нас помнишь!.. Айда, бабы!..

Женщины сердито уходят, безжалостно попирая ковровую дорожку, расстеленную Сухариком и Пташкиным.

И, проводив их удивленным взглядом, Рузаев спросил своего старого друга;

– Что это за порядки, Алеха? Трудящегося человека не пускают пред твои светлые очи? Может, кончилась революция, браток?

– Нет, – серьезно ответил Зворыкин. – Революция не кончилась, она просто становится деловой. Чего у тебя?

– А ничего… – мрачно пробурчал тот, – мне, может, принцы́п важен.

– Послушай, Степа… Шел бы ты лучше отдохнуть…

Зворыкин поглядел на Сухарика.

– Комсомол! Проводи товарища Рузаева Ты чего там елозишь?

– Почетный коврик расстилаю, – сообщил Сухарик.

Зворыкин яростно взглянул на Пташкина.

– Я тебе покажу – коврик, паразит. Убрать!.. Товарищ Нодар за такие штучки башку снимет.

– А это все равно никто не заметит, – вставил Сухарик.

– Я пошел в экспериментальный. Как Махарадзе приедет, позвони, – бросил Зворыкин.

– А он уже целый час как приехал, – мстительно говорит Рузаев.

В экспериментальном цехе, над ямой, стоит новый грузовик, Махарадзе придирчиво осматривает его со всех сторон, заставляет пустить мотор, усиливает обороты, внимательно выслушивает сердце машины. Возле него – инженеры: Марков, Рубинчик, Стрельский, а также только что подошедший Зворыкин.

– А бензин с низким октановым числом он сильно не любит? – спросил Махарадзе.

– Напротив, – отозвался Марков. – На редкость покладистая машина.

– Ну, хорошо. – Махарадзе выпрямился. – Так вот. Сколько грузовиков может выпускать ваш завод в месяц?

– Все зависит от конвейера, – поспешно говорит Зворыкин. – Необходима срочная реконструкция завода.

– Реконструкция!.. Экий ты быстрый… – пробурчал Махарадзе.

– Товарищ Нодар, пойдемте ко мне… Я покажу вам чертежи, расчеты… – приглашает Зворыкин.

Они идут всей группой через заводской двор.

– Дорогой! – продолжает разговор Махарадзе. – Для наших могучих строек и ужасных дорог нужны машины самые мощные, самые выносливые, самые проходимые.

– Вы только что видели такую машину, товарищ Нодар. Она не уступит никаким «иностранцам».

Они заходят в помещение.

– А вот товарищи сомневаются, – продолжает Махарадзе, – заслуживает ли ваш грузовик конвейера.

– Что?! – Зворыкин в бешенстве. Он задержался в «предбаннике» перед своей приемной, не замечая ни