Дети Шахразады - Антонина Глазунова

Большой взрыв свершился. Старого мира больше не существовало.

Когда они оба пришли в себя, он подхватил на руки и перенес на кровать ее расслабленное, обвисшее как тряпка тело. Осторожно положил на мягкие подушки и опять – в который раз! – залюбовался потрясающими изгибами точеного тела, самого красивого тела в мире! Не удержался и, низко наклонившись, стал целовать ложбинку между грудями… и мягкую ямочку между острыми ключицами… и пульсирующую жилку на длинной шее… Он наклонялся все ниже и ниже, пока рот не слился с ее ртом – неожиданно хищным и жадным. В ту же минуту длинные голые ноги, безвольно лежавшие где-то далеко, изловчились и одним ловким движением обняли его, обхватили поперек спины, прижали к обнажившемуся вожделенному пространству, и все началось сначала…

И не было этому конца…

В перерывах между бурными ласками она успела позвонить в больницу и сказать, что не придет на дежурство – совершенно не в состоянии встать на ноги. Истинная правда.

В ту же минуту Давид по мобильному телефону объяснял начальнице, как у него болит голова – ну прямо-таки отваливается, – и отчаянно отбивал энергичные попытки молодой дамы срочно навестить его, чтобы помочь страдальцу.

Выполнив таким образом свой долг по отношению к внешнему миру, влюбленная парочка занялась миром внутренним – а именно, поисками еще не исследованных уголков разгоряченных и ненасытных тел друг друга.

К вечеру проголодались и обессилили. Героический Давид, перевязав передником утомленные чресла, быстренько сварганил что-то особо калорийное, призванное поддержать душевные и физические силы изможденных организмов.

Маша, накинув изумрудный халатик, который так шел к ее медным кудрям, сидела на кухонной табуретке, наблюдала процесс приготовления пищи и рассказывала:

– Я открыла окно, чтобы вешать белье. А потом пошла в ванную, чтобы взять тазик с постиранным бельем. Вдруг слышу – кошачий вой и какой-то шум. Непонятный. Я выскочила из ванной, бегу в кухню. Там – пусто. Только из-за окна доносятся какие-то необъяснимые звуки. Я выглянула в окно и вижу – о, ужас! Этот негодяй кот выпрыгнул в окно и застрял своей толстой тушей на веревках. Как в гамаке. Раскачивается и орет благим матом от страха. Я испугалась, что он сорвется и полетит вниз, перегнулась через окно, чтобы схватить его, а этот идиот, еще больше перепугавшись, полез по веревкам в дальний угол. Ползет и шипит на меня, как змея! Пугает! Меня! Ну я еще больше высунулась, чтобы поймать мерзавца, уже ухватила его поперек живота, но тут нога поскользнулась на плитках, а он тяжелый, зараза…

– Все! Больше белье вешать не будешь! – решительно сказал супруг, вываливая на тарелку громадный кусок шипящего мяса в грибном имбирном соусе. – Завтра же покупаем сушильную машину, а к окну ты больше не подходишь! – это уже было сказано коту, который с невинным видом крутился между ногами. – Зачем ты, разбойник, выпрыгнул в окно?

Кот проигнорировал вопрос и ясно дал понять, что, мол, еще в детских книжках написано: «Сначала накорми, а потом спрашивай!»

– За голубями охотился, – прокурорским тоном произнесла суровая хозяйка. – Тоже мне, спайдермен! Обжора!

Кот понял, что сегодня, пожалуй, с этими двумя каши не сваришь, и, обиженно подрагивая пышным хвостом, удалился к своей плошке с едой. Что ж, иногда не грех и попоститься. Не все же, в самом деле, коту масленица! Тем более что грибной соус он не особенно любил.

Первый раз она увидела его по телевизору – у тетки Фатимы. Старшая сестра отца была богатая и ученая, работала в больнице медсестрой, у нее в комнате был собственный телевизор с кабельным телевидением, и ее добрый муж позволял ей смотреть все, что она хочет! Неслыханное дело! Телевизор на женской половине! Ни у кого этого не было!

Поэтому маленькая Хосния любила бегать к тете в гости. Мать знала о недопустимой вольности поведения золовки, но молчала перед отцом, а отец возмутительно баловал единственную дочь и смотрел сквозь пальцы на то, что девочке позволяют вести себя, как сыну, – то есть делать то, что хочет. В рамках законов шариата, разумеется. Телевизор в комнате у тетки, конечно, выходил за рамки шариата, но тетка была самоуверенная до крайности, энергичная и лучше всех знала, что можно, а что нельзя… Короче, любимая племянница видела даже американские ковбойские фильмы…

Она запомнила его имя – Омар Шериф и грезила им наяву так, что тетке пришлось подробно растолковать отцу, что этот голливудский актер – правоверный египетский араб, и поэтому его можно смотреть. Он был такой красивый, что холодело в животе, особенно, когда он, прищурив агатовые глаза под черными разлетающимися бровями, смотрел прямо на тебя – ах, вот так! – и чуть-чуть насмешливо улыбался, блестя сахарными зубами под черной щеточкой усов. Ах! Он был красивее, чем все пацаны в Рахате, в том числе и все ее братья, хоть и они и были самыми классными парнями в округе, и все девчонки из класса завидовали ей, когда один из братьев провожал ее до школы и обратно.

Она выросла такой, какой ее растил отец, – упрямой и своенравной, и заявила, что хочет учиться в университете, как тетя Фатима. Тут уж мать не выдержала и восстала против вопиющей дерзости и грубейшего нарушения законов Аллаха, но и тут отец пошел на поводу у обнаглевшей дочки. Мать прямо заявила, что это – вопиющий грех, и что в наказание своевольная дочь никогда не выйдет замуж и останется презренной старой девой, ибо ни один здравомыслящий мужчина не женится на девушке, побывавшей в греховном университете. Но отец стукнул посохом, и мать замолчала, а дочка стала студенткой. Конечно, она соблюдала все законы скромного поведения, и братья по-прежнему провожали ее из Рахата до Беер-Шевы и обратно, но сам факт, что дочка была образованнее, чем мать, унижало мать. Девушке – учиться?! После школы? Где это видано?! Зачем?! И вообще, само пребывание в еврейском университете арабской девушки не могло кончиться ничем, кроме греха. Мать была убеждена в этом. Точка.

А потом Хосния увидела его на летней практике в музее бедуинской культуры. Центр по сбережению исчезающей культуры коренных жителей пустыни Негев, кочевников-бедуинов, располагался в небольшом, искусственно посаженном лесу недалеко от Беер-Шевы и ее родного бедуинского города Рахата.

Среди небольших современных зданий маленького этнографического музея была разбита настоящая показательная палатка со всей домашней утварью, а на выходные к ней приводили нескольких смирных осликов и верблюда, чтобы дети, посещающие музей, могли покататься и почувствовать себя настоящими кочевниками. Как и всякий этнографический музей, центр занимался научной работой, и многие студенты университета проходили там летнюю практику, зарабатывая трудовую копейку и зачетные баллы за летний семестр.

Хосния любила бывать в этой палатке, она напоминала ей допотопное жилище бабушки и дедушки, стоящее посередине обширного двора великолепной современной виллы ее отца. Закончив научную работу в самом музее, Хосния приходила сюда, как к себе домой, – прибраться, правильно поставить разбросанные посетителями вещи, поправить тяжелый брезент, покрывающий выделанные из верблюжьей шерсти стенки палатки, подмести…