Война за пряности. Жизнь и деяния Афонсу Албукерки, рыцаря Ордена Сантьягу - Вольфганг Акунов

На каждом паруснике было предусмотрено размещение от девяноста до ста пятидесяти человек, включая солдат в тяжелом вооружении — прообраза «морской пехоты» — так что на борту приходилось жить по принципу «в тесноте, да не в обиде» (если не сказать: «как сельди в бочке»). В распоряжении капитана, разумеется, имелась достаточно просторная каюта в задней палубной надстройке — так называемом ахтеркастеле (имевшем форму миниатюрной крепости и используемом в морском бою в качестве боевой платформы), где располагались и более скромные квартиры корабельных офицеров. А вот простым матросам и солдатам приходилось ютиться между палубами. В условиях тропического климата питьевая вода быстро портилась и протухала, сухари покрывались плесенью, а нехватка фруктов и свежих овощей вызывала цингу. На это жаловались буквально все «пассионарии» былых времен, вверявшие свою судьбу морским волнам.

«На корабле кормят лишь дважды в день. Этим ты не насытишься. Вместо хлеба там дают большей частью старые сухари, жесткие, как камень, с личинками, пауками и красными червями» (Конрад Грюнемберг).

«Сало было не иначе как четырех- или пятилетней давности, все покрытое черными пятнами. В судовом хлебе было множество червей, которых следовало есть, как смалец, если мы не хотели еще больше уменьшить и без того скудную порцию» (И. Г. Сойме).

«Сухари, которые мы вынуждены были есть, представляли собой уже не хлеб, а пыль вперемешку с червями и мышиным калом. Питьевая вода протухла и сильно воняла. Из-за столь скверного питания начались среди нас своеобразные болезни. Десны распухали настолько, что закрывали зубы, и больной не мог принимать никакой пищи. Девятнадцать человек умерло от этих страданий» (Антонио Пигафетта).

Людям на каравеллах приходилось постоянно вдыхать невероятный смрад гниющих пищевых отходов, испражнений больных дизентерией, пропотевшей одежды и рвоты мучимых морской болезнью.

Кроме болезней и угрозы смерти от жажды и голода, моря-купостоянно грозили иные опасности: люди срывались со скользких реев[27], ветер сбрасывал моряков с качающихся вант — веревочных лестниц. Даже такая, казалось бы, простая и естественная вещь, как посещение отхожего места, была связана с постоянным риском для жизни!

На флоте туалет традиционно называется «гальюн» (от «галион», «галеон»). Это название пошло от небольшого открытого участка в носовой части верхней палубы парусного корабля, откуда начинается бушприт — передняя, наклоненная под углом тридцать-сорок градусов, деревянная балка, служившая для установки отдельных элементов парусного вооружения и на свесе которого устанавливались носовые украшения корабля. На этой же площадке вдоль бортов слева и справа находились матросские отхожие места. Типичный гальюн парусного корабля представлял собой сидение с отверстием внизу. Поскольку он располагался на открытом участке палубы, это место было очень опасно для человека, ибо от морской стихии его отделяли лишь тонкие поручни или натянутые канаты. Поэтому нередко нахлынувшей волной зазевавшегося моряка смывало за борт. А оказаться в воде посреди открытого моря означало верную смерть. Человека бросало в разные стороны, накрывало потоком воды, отчего он мог просто захлебнуться. Но даже при наиболее удачном стечении обстоятельств, когда оказавшегося за бортом сразу замечали товарищи, и били тревогу, случалось, что корабль под парусами уходил так далеко, что уже не было возможности сверху добросить до утопающего матроса канат и поднять его обратно на борт. Догнать корабль вплавь оказавшийся за бортом человек не мог, поскольку скорость парусного корабля при достаточном ветре намного превосходила скорость плывущего человека.

Старшие чины корабельной команды матросскими отхожими местами не пользовались. Условия жизни офицеров на флоте были закономерно лучшими, чем у рядовых мореплавателей. Они лучше питались, и отхожие места у корабельного начальства были безопаснее, чем матросские гальюны. В кормовой части деревянного парусного корабля выступали штульцы — круглые свесы по бокам у кормы судна. В одной из них хранились навигационные приборы и морские карты, в другой помещалась закрытая кабинка офицерской уборной. Об удобстве этой тесной коморки можно поспорить, однако в любом случае человек в ней хотя бы не рисковал оказаться за бортом. Так что при всех преимуществах быта офицеров на парусном корабле, пожалуй, одной из самых весомых привилегий было безопасное отхожее место. Матросы не любили гальюны из-за отсутствия безопасности при пользовании ими. Не желая лишний раз рисковать жизнью, многие моряки предпочитали сходить куда-нибудь за пушку или затаиться в темном углу трюма. Поэтому корабельный профос — должностное лицо, отвечавшее за содержание арестантов и исполнение телесных наказаний, — следил за чистотой на борту и задерживал виновных в разведении антисанитарии. Но даже штрафы и угроза быть выпоротым не могли заставить особенно робких моряков посещать отхожие места на носу корабля.

В довершение ко всем перечисленным выше невзгодам, портились рангоуты[28] и шпангоуты[29] кораблей, доски бортовой обшивки расходились, в образовавшиеся щели проникала морская вода, которую приходилось откачивать помпами день и ночь… всех трудностей не перечислить.

Кроме того, навигация тогда была несравненно менее надежной, чем впоследствии, не говоря уже о наших днях (хотя кораблекрушения — не редкость и сегодня). В дальних плаваниях одними лишь традиционными навигационными приборами, вроде лота[30] и морских карт прибрежной зоны, было уже не обойтись. Каравеллы брали с собой в заокеанские плавания компас и градшток — предшественник секстана, служивший для измерения высоты Солнца или какой-либо звезды. Помимо них, на борту находились песочные часы и морские карты. Со временем для отсчета географической долготы появились на кораблях и хронометры. Подзорных же труб не было до самого XVII века, как и рулевого колеса-штурвала, знакомого нам по книгам, комиксам и фильмам про пиратов, претендующим на историчность…