Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич - Мария Кольцова

Полиция многое узнала от Гольденберга через Курицына, но необходимо было, чтобы Гольденберг подтвердил эти показания лично. Для этого ему позволили увидеться с родителями, которые уговаривали сына сознаться в содеянном.

Но намного сильнее поколебало твердость Гольденберга то, что следователи заявили ему о сознании и показаниях его революционных товарищей. При этом они сообщали такие факты, которые мог знать только действительно хорошо осведомленный в делах революционной группировки человек. Этим человеком был тайный агент полиции Курицын.

Беседы Гольденберга с товарищем прокурора Добржинским стали носить более доверительный характер. Гольденберг с удивлением для себя открыл, что Добржинский так же, как и он, хочет, чтобы в России воцарилась свобода и конституционные ценности. Добржинский уверял, что Конституция будет принята сразу же после того, как революционеры оставят свою опасную для общества деятельность. Гольденберг загорелся этой мыслью и вознамерился с помощью товарища прокурора добиться этих необходимых для России перемен. Он согласился дать показания и написал заявление, рассказывающее о своей деятельности, с обширным приложением, дающим характеристики многим революционерам. Эти характеристики были подробнейшими, включающими даже описание внешности.

После письменного признания Гольденберга перевели в Петербург. Необходимо было получить от него показания, оформленные протокольно. Это удалось сделать после посещения арестанта М. Т. Лорис-Меликовым. Визит генерал-губернатора чрезвычайно польстил самолюбию Гольденберга. Генерал-губернатор немало поспособствовал его убеждению в важности дачи официальных показаний.

Гольденберг настолько попал под влияние Добржинского, что решил помочь делу и убедить в необходимости признаний других революционеров, Зунделевича и Кобылянского. Ему было разрешено свидание с Зунделевичем. Но все пошло не так, как было запланировано. На этом свидании Зунделевич раскрыл глаза на происходящее Гольденбергу. Тот понял, какую ошибку совершил.

После этого Гольденберг пытался передать товарищам записку, в которой доказывал, что он предатель. Также Гольденберг попросил Лорис-Меликова не делать ему никаких снисхождений на процессе и судить его наравне с другими революционерами. Его мучило осознание собственной вины и того, скольких он выдал по собственной неосторожности, из-за позерства и болтливости.

За три месяца до суда Гольденберг покончил с собой. Его письменные показания использовались впоследствии на многих громких политических процессах против революционеров.

Михаил Тариэлович Лорис-Меликов.

А народовольцы тем временем готовили четвертое покушение на царя. Праздновали наступление нового, 1880 года в Петербурге. Кибальчич даже во время праздника был, как всегда, задумчив. Планы с подкопом не удавались.

У «Народной воли» в августе 1879 года появилась тайная типография. Стали издавать газету под названием «Народная воля – социально-революционное обозрение», тираж которой был 3000 экземпляров. Это была впечатляющая цифра, учитывая то, что газета издавалась подпольно. Газета отправлялась в Публичную библиотеку и Национальную парижскую библиотеку.

Кибальчич следил за работой типографии и не переставал заниматься публицистикой: он писал статьи об экономике и социальных науках.

Революционерка О. С. Любатович, жившая некоторое время в типографии, писала о Кибальчиче так: «Он всегда был так поглощен какой-то думой, что не было ни малейшей возможности расшевелить его, заставить разговаривать».

Ее напарница П. С. Ивановская вспоминала: «Однажды, когда мы были сильно заняты спешной работой, Н. И. вдруг обратился к нам с предложением напиться чаю.

– Поставьте самовар и кушайте на этот раз в одиночестве, – ответила Лилочка. – Самовар в кухне, там найдется все нужное.

Николай Иванович с изумлением остановился в дверях и, разводя руками, с оттенком возмущения сказал:

– Да ведь это же не мужская работа! – Заразительный взрыв хохота в ответ окончательно поверг его в недоумение.

– Так, так, только это дело мне вовсе незнакомо, – оправдывался он.

И так как никто не трогался с места, он все же ушел в кухню, чтобы попытаться разрешить задачу женского труда. Однако оттуда вскоре послышался шум и грохот: что-то падало, со звоном катилось по полу, зажурчала вода из крана. Лилочка, бросив работу, опрометью кинулась на выручку. Растерявшийся Кибальчич стоял, не зная, как справиться со всей этой бестолочью. Из кухни он возвращался весь испачканный углем, смущенный и печальный…»

В типографии Кибальчич занимался не только организационной, но и технической работой. Он изобрел рецепт быстро сохнущей краски и состав для литья валиков. Это очень помогло работникам типографии, так как материалы для печати было очень сложно достать. Кибальчич думал и об улучшении качества бумаги – ее стали мочить в воде с добавлением спирта, чтобы повысить прочность.

Кибальчич выполнял и обязанности корректора газеты.

При этом Николая не покидали мысли о строительстве летательного аппарата. П. С. Ивановская вспоминала: «В нашей типографской работе Николай Иванович не принимал ни малейшего участия. Уходя из дому в 10 часов утра с портфелем под мышкой и в изрядно поблекшем цилиндре, он обычно возвращался поздно вечером, в редких случаях – к обеду. В своей комнате он занимался много, упорно. Его очень занимал тогда новый тип воздушного двигателя. Он заглядывал изредка в нашу рабочую комнату, но не для помощи, а, вернее всего, затем, чтобы ослабить немного напряженную работу мысли, расправить вечно согбенную над книгами спину.

По мере продолжения нашей совместной жизни Николай Иванович все более и более к нам приближался, и мы стали его больше понимать, свыкаться с этим своеобразным человеком, медлительным философом. Ему были чужды мелочность, обывательщина, кичливость своими знаниями. Всегда спокойный, меланхоличный, он вдруг оживал до неузнаваемости при каждом посещении нашей квартиры Верой Николаевной Фигнер, делаясь веселым, разговорчивым.

Выглядел Кибальчич сухим, сдержанным человеком, даже вялым, очень молчаливым. Тонкие и правильные черты его лица казались безжизненными и равнодушными. Но это так казалось только с первого взгляда. Этот якобы созерцательный человек иногда говорил, что у него появляется по временам желание бросить зажженную спичку у пороховой бочки».

Вера Фигнер.