Великие умы России. Том 15. Николай Кибальчич - Мария Кольцова

На дно реки опустили 30-килограммовую резиновую подушку, обвязанную веревкой. Концы веревки и провода незаметно прикрепили к лежащему рядом плоту. Задумывалось, что при покушении один из заговорщиков соединит провода с батареей, делая вид, что моет на плоту картофель.

В подготовке к убийству императора прошла большая часть лета. Наконец пришло известие, что 17 августа Александр Второй уезжает в Крым. Но покушение не удалось, так как царь отправился в Ливадию прямо из Царского Села, не заезжая в Петербург. Резиновые подушки с динамитом попробовали достать со дна канала, но имеющиеся у заговорщиков «кошки» оказались слишком маленькими для этого. Рисковать повторно никто не стал. В июне следующего года полиция достала со дна Екатерининского канала 115 килограммов динамита. О его местонахождении стало известно после ареста одного из участников подготовки того покушения – Меркулова. Народовольцы же думали, что информацию передал властям Макар Тетерка, и во время совместного заключения выказывали ему повсеместное презрение, пока на «процессе 20-ти» не выяснилась правда.

Кибальчич занимался не только изготовлением мин и бомб. После разгрома типографии в январе 1880 года он организовывал работу так называемой летучей типографии. Расположена она была в его квартире, которую он снимал под фамилией Агатескулов. Под видом жены Кибальчича там же жила Прасковья Ивановская, а под видом прислуги – Людмила Терентьева. Они были наборщицами в подпольной типографии.

По воспоминаниям Ивановской, они не сразу нашли общий язык с Кибальчичем: «Мы выразили желание раньше оборудования квартиры встретиться с будущим нашим хозяином. Мы шли с Лилой (Терентьевой) на смотрины, как на первый пробный экзамен, в приподнятом настроении, преувеличивая несколько действительность. Лилочка как более молодая, экспансивная, торопясь и волнуясь, все приставала с вопросами:

– Какой он – добрый, умный, серьезный?.. Откуда пришел он?..»

Но встреча с Н. И. Кибальчичем вышла довольно сухой, сдержанной, с коротким обменом мнений по поводу устройства квартиры и количественного состава работников. И мы не только не познакомились дружески, как одной веры и одной мысли люди, но выразили к нашему замкнутому, будущему хозяину не вполне доброе отношение.

Правда, солидный по виду Николай Иванович Кибальчич казался много старше своих лет, и это внушало с нашей стороны почтительное к нему чувство. Он был среднего роста, не очень сильного сложения, черты лица его были тонки и правильны, но излишне разлитая бледность без сменяющейся нервной подвижности придавала его физиономии какой-то неопрятный вид безжизненности, оттенка равнодушия ко всему.

Спадавшие на высокий лоб пряди темных волос, прямые, как ледяные сосульки, создавали на лишенном подвижности лице выражение тупости, полного небытия. Изредка, впрочем, его прекрасные голубые глаза внезапно вспыхивали, смягчая и скрашивая вялость лица.

– Вот так хозяин! Степка-растрепка… Жить и работать доведется в условиях сложных, требующих большой осмотрительности, порой быстрой находчивости… Все же любопытно! – выпаливала на обратном пути Лила свои замечания.

Впоследствии наше невыгодное мнение о Н. И. Кибальчиче решительно и резко изменилось. Мы вынесли свое опрометчивое и глубоко ошибочное определение только потому, что он был натурой высокосозерцательной, человек жизни, книжник.

Действительность показала, как наивна была попытка в течение одной встречи понять и узнать сложную и замкнутую натуру Николая Ивановича. Это внешнее впечатление, производимое в первый момент Н. И. Кибальчичем, многих приводило к несправедливым о нем суждениям, в чем, однако, не было ни правды, ни вдумчивого понимания его индивидуальных особенностей.

Это ошибочное о нем представление возникло потому, что он был чужд обычных, шумных, эмоциональных порывов. Но Николай Иванович не был пессимистом, в вульгарном смысле этого слова, хотя и иллюзий, присущих большинству тогдашней молодежи, у него действительно не было; однако в его словах светилась надежда. Мучительно перестрадав период жесточайшей реакции и продолжительного одиночного заключения, он в редкие моменты, как бы переполненный горечью, говаривал, что у него является иногда желание бросить зажженную спичку у пороховой бочки.

Освободившись из тюрьмы, Николай Иванович в 1879 году предложил через Квятковского свои силы и знания партии «Народная воля», разделяя и признавая правоту ее дела. Иногда он едва-едва касался своего прошлого, продолжительного сидения в тюрьме, знакомство в ней с уголовными типами из «шпаны».

А вот воспоминания Ивановской о последнем дне, проведенном с Кибальчичем: «В последний день перед самым нашим распадом Николай Иванович попросил сходить с ним в Гостиный двор помочь приобрести новое „приличное“ (как добавил А. Михайлов) пальто. Эта деловая прогулка почему-то неизгладимо запечатлелась в памяти со всеми подробностями.

День стоял необычайно красивый, солнечный. Николай Иванович под влиянием ли этой красоты осеннего дня, или по иной причине, весь путь по Невскому был весел, шутлив, разговорчив.

В Гостиных рядах мы с большой тщательностью выбрали пальто, которое Николай Иванович тут же надел на себя; для большего шика куплены были тросточка и перчатки. На обратном пути Николай Иванович внезапно остановился среди тротуара. Внимательный осмотр своей изысканно одетой фигуры, по-видимому, вполне удовлетворил его; по бледному лицу его разлилась широкая ребяческая улыбка.

В этот же день мы распрощались с Николаем Ивановичем навсегда. Конец его жизни многим открыл всю внутреннюю величавую красоту этого замкнутого человека».

В конце лета 1880 года Кибальчич устроил новую мастерскую по изготовлению взрывчатых веществ, сняв квартиру под именем штабс-капитана Григория Александрова с Христиной Гринберг, которая по поддельным документам была его женой. С большой осторожностью в эту квартиру было перенесено оборудование для изготовления взрывчатки и взрывных устройств.

Неожиданно на имя штабс-капитана Александрова пришло требование явиться в штаб округа в течение 12 часов. Перед Кибальчичем встал сложный выбор: либо пойти в штаб, рискуя там встретить знакомых настоящего штабс-капитана, либо проигнорировать требование и ждать разбирательства от штабного начальства. В обоих случаях риски обнаружить себя и раскрыть мастерскую были велики.

Кибальчич все же решил отправиться в штаб. Там его отчитали за то, что он, находясь под судом, приехал с Кавказа в Петербург и не сообщил о своем местопребывании.

Вскоре народовольцы узнали, что вернулся настоящий штабс-капитан Григорий Александров и поселился под Петербургом. Теперь гораздо проще было раскрыть существование его двойника. Положение становилось опасным. В течение двух суток квартира, где жил тогда Кибальчич, была очищена от всех следов нахождения в ней мастерской.

Осенью 1880 года Кибальчич переехал на Невский проспект. Он снял квартиру под именем Василия Агатескулова.

Народовольцы приступили к разработке следующего плана покушения. Были идеи бросить в царя бомбу или заколоть его кинжалом на улице. В итоге остановились на первом варианте как на более безопасном для самих убийц.