Мараны - Оноре де Бальзак

Марана испустила тяжелый вздох, но не проронила ни единой слезинки. Она все потеряла, но она умела страдать, ибо была куртизанкой. Дверь отворилась. Марана забыла обо всем, и Перес, сделав знак жене, остался на своем посту. Старый испанец, неуступчивый в вопросах чести, хотел помочь мщению обманутой матери. Хуана, озаренная мягким светом, вся в белом, спокойно вышла на середину своей комнаты.

— Что вам от меня угодно? — спросила она.

Марана не могла подавить легкую дрожь.

— Перес, — спросила она, — есть ли другой выход из этой комнаты?

Перес ответил отрицательным жестом, и, поверив ему, куртизанка вошла к дочери.

— Хуана, я ваша мать, ваш судья, и вы поставили себя в единственное положение, в каком я смею вам открыться. Вы опустились до меня, вы, которую я хотела видеть на высоте небес. Ах, как вы низко пали! Вы прячете здесь любовника?

— Сударыня, здесь не должен и не может находиться никто, кроме моего супруга. Я маркиза ди Монтефьоре.

— Значит, их две? — суровым своим голосом произнес старый Перес. — Мне он сказал, что женат.

— Монтефьоре, любовь моя! — воскликнула Хуана, раздвигая занавеси кровати, за которыми прятался офицер. — Иди сюда. Эти люди клевещут на тебя.

Итальянец показался, бледный, как смерть. Он видел кинжал в руках Мараны, и он знал Марану. Поэтому он кинулся из комнаты и закричал во весь голос:

— Помогите! Помогите! Здесь убивают француза! Солдата Шестого линейного, скорее бегите за капитаном Диаром! Помогите!..

Перес крепко схватил маркиза и зажал ему рот своей широкой ладонью, но куртизанка остановила его, сказав:

— Держите его хорошенько, и пусть кричит. Откройте все двери, распахните их настежь и уходите, еще раз прошу вас об этом. Что касается тебя, — обратилась она к Монтефьоре, — кричи, зови на помощь. Как только послышатся шаги солдат, этот клинок пронзит твое сердце. Ты женат? Отвечай!

Монтефьоре, упавший на пороге двери, в двух шагах от Хуаны, ничего не слышал, ничего не видел, кроме клинка кинжала, ослеплявшего его своим блеском.

— Значит, он меня обманул? — медленно произнесла Хуана. — Он сказал мне, что свободен.

— А мне сказал, что он женат, — угрюмо повторил Перес.

— Матерь божья! — вскрикнула донна Лагуниа.

— Ответишь ты наконец, грязная душа? — шепотом сказала Марана, наклонившись к уху маркиза.

— Ваша дочь... — заговорил Монтефьоре.

— Дочь, которая у меня была, умерла или сейчас умрет, — сказала Марана. — У меня нет больше дочери. Не произноси этого слова. Отвечай, ты женат?

— Нет, сударыня, — вымолвил наконец Монтефьоре, желая выиграть время. — Я готов жениться на вашей дочери.

— У тебя благородное сердце, Монтефьоре! — сказала Хуана, вздохнув с облегчением.

— Тогда зачем бежать и звать на помощь? — спросил испанец.

Ужасное прозрение!

Хуана, ломая руки, упала в кресло. В это мгновение на улице раздался шум, особенно явственный среди царившей в зале глубокой тишины. Солдат Шестого линейного полка, случайно проходивший по улице в ту минуту, как Монтефьоре звал на помощь, бросился сообщить об этом Диару. К счастью, квартирмейстер оказался у себя и теперь явился в сопровождении нескольких товарищей.

— Зачем бежать? — переспросил Монтефьоре, услышав голос своего друга. — То, что я вам говорил, — правда... Диар! Диар! — закричал он пронзительным голосом.

Но по одному знаку хозяина, который хотел, чтобы все в доме участвовали в этом убийстве, ученик запер дверь, и солдатам пришлось ее выломать. Однако прежде чем они вошли, Марана успела нанести виновному удар кинжалом; но, ослепленная своей яростью, она не успела хорошенько нацелиться, и клинок скользнул по эполету Монтефьоре. Все же удар был нанесен с такой силой, что итальянец упал к ногам Хуаны; она даже не взглянула на него. Марана снова бросилась к нему; на этот раз, чтобы не промахнуться, она схватила его за горло и, держа железной рукой, наметила удар прямо в сердце.

— Я свободен и женюсь на ней! Клянусь богом, клянусь матерью, всем, что есть в жизни святого! Я холост и женюсь на ней, даю в том честное слово.

И он укусил куртизанку за руку.

— Ударьте его, мать! — сказала Хуана. — Убейте его. Он трус, я не хочу, чтоб он был моим мужем, будь он даже вдесятеро красивее.

— Ах! Я узнаю свою дочь! — воскликнула Марана.

— Что здесь происходит? — спросил, входя, квартирмейстер.

— А то, что меня здесь чуть не убили из-за этой девушки, которая уверяет, будто я ее любовник. Она меня завлекла в ловушку, и теперь меня хотят принудить жениться на ней.

— И ты отказываешься? — воскликнул Диар, пораженный величавой красотой, которую негодование, презрение и ненависть придали Хуане, и без того прекрасной. — Ну и привередлив ты! Если ей нужен муж, я к ее услугам. Вложите в ножны ваши кинжалы!

Марана схватила итальянца за руку, подняла его и, притянув к кровати дочери, сказала ему шепотом:

— Если я щажу тебя, то лишь благодаря твоим последним словам. Но помни! Если ты хоть единым намеком опорочишь мою дочь, я разделаюсь с тобой. Сколько у нее приданого? — обратилась она к Пересу.

— Двести тысяч полновесных пиастров...

— Это еще не все, сударь, — сказала куртизанка Диару. — Кто вы такой? А вы можете идти, — повернулась она к Монтефьоре, который, услышав, что говорят о двухстах тысячах пиастров, подошел со словами:

— Но я действительно свободен...

Взгляд Хуаны заставил его замолчать.

— Вы действительно свободны и можете идти, — сказала она.

И Монтефьоре ушел.

— Сударь, я очень благодарна вам! — обратилась девушка к Диару. — Но, увы, я избрала себе иного супруга; он на небесах. Это Иисус Христос. Завтра я ухожу в монастырь.

— Хуана, моя Хуана, замолчи! — воскликнула мать, сжав ее в объятиях. Затем шепнула ей на ухо: — Тебе нужен земной супруг.

Хуана побледнела.

— Кто вы такой, сударь? — спросила Марана, глядя на провансальца.

— Пока всего лишь квартирмейстер Шестого линейного полка. Но ради такой женщины можно найти в себе столько мужества, что станешь маршалом Франции. Меня зовут Пьер-Франсуа Диар. Мой отец был купеческим старшиной, значит, я не какой-нибудь...

— Ах, что там!.. Вы честный человек, не правда ли? Если вы нравитесь синьорине Хуане ди Манчини, вы можете быть счастливы друг с другом. Хуана! — заговорила она суровым голосом. — Становясь женой порядочного, достойного человека, помни, что ты будешь матерью. Я поклялась, что ты сможешь целовать своих детей, не краснея... (Тут голос ее слегка дрогнул.) Я поклялась, что ты будешь добродетельной женщиной. Помни: в этой жизни много горя, но что бы ни случилось, оставайся честной и во всем верной своему мужу. Пожертвуй для него всем, ибо он будет отцом твоих детей... Отцом твоих детей! Помни! Между любовником и тобою всегда будет стоять твоя мать, я буду ею только в опасности... Взгляни на этот кинжал Переса... Он пойдет за тобой в приданое, — сказала она и, взяв оружие, бросила его на кровать Хуаны. — Я оставлю его здесь — он будет порукой твоей чести до тех пор, пока глаза мои не ослепнут и руки не утратят силу. Прощай! — произнесла Марана, сдерживая слезы. — Дай бог, чтобы мы никогда больше не свиделись.