Мичман Хорнблауэр - Сесил Скотт Форестер

— Подождите, сэр, — сказал он. — Приготовьтесь. Теперь прыгайте, сэр.

Хорнблауэр, подобравшись как лягушка, бросил свое тело на грот-руслень, ухватился руками за ванты, но ноги скользнули, бриг накренился, и он очутился по пояс в воде, выпуская из рук ванты. Тут поджидавшие матросы ухватили его под мышки и втащили на борт. Двое других последовали за ним. Хорнблауэр повел свою команду по палубе.

Первый же человек, которого он увидел, сидел на крышке люка, запрокинув голову и припав губами к бутылке, указывающей донышком в небеса. Вокруг люка сгрудились еще несколько человек, бутылок тоже было несколько: одна переходила из рук в руки. Когда Хорнблауэр подходил, корабль накренился, и пустая бутылка прокатилась мимо его ног в шпигат. Еще один француз, с развевающимися на ветру седыми волосами, встал для приветствия, постоял немного, собираясь с духом, словно тщился сообщить что-то чрезвычайно важное и никак не находил нужных слов.

— Годдэм инглиш, — выдавил он наконец и, удовольствовавшись сказанным, плюхнулся на крышку люка, затем повалился плашмя и пристроился спать, уронив голову на руки.

— Они неплохо провели время, сэр, клянусь Богом, — произнес матрос рядом с Хорнблауэром.

— Нам бы так, — сказал другой.

Рядом с крышкой люка стоял ящик, на четверть заполненный тщательно запечатанными бутылками. Матрос вынул одну и принялся с любопытством ее разглядывать. Хорнблауэру не надо было вспоминать предупреждение лейтенанта — за короткое пребывание в вербовочном отряде он сам имел возможность наблюдать склонность британских моряков к пьянству. Если позволить, через час его отряд будет пьянее французов. Хорнблауэру представилась жуткая картина: он с покалеченным судном и пьяной командой дрейфует в Бискайском заливе.

— Ну-ка поставь! — потребовал он. От волнения его семнадцатилетний голос дал петуха, как у четырнадцатилетнего, и матрос замялся, держа бутылку в руках.

— Поставь ее, слышал? — произнес Хорнблауэр в отчаянии.

Это его первое независимое командование: необычные условия и возбуждение подстегнули живой темперамент, в то же время рассудок подсказывал, что если не послушаются сейчас, не будут слушаться и дальше. Пистолет был за поясом, и Хорнблауэр положил руку на рукоять. Едва ли ему хватило бы духу выстрелить (даже если бы порох не намок, как горько подумал он, вспоминая об этом позже), но матрос, с сожалением взглянув на бутылку, поставил ее на место. Инцидент исчерпан, надо действовать дальше.

— Отведите их на бак, — приказал Хорнблауэр, — и заприте в носовой каюте.

— Есть, сэр.

Почти все французы могли идти, их погнали перед собой, но четырех пришлось тащить за шиворот.

— Вставать, мусью, — сказал один из матросов. — Сюда ходить.

Он, очевидно, полагал, что так иностранцам будет понятнее. Приветствовавший их француз проснулся и, поняв, что его тащат на бак, вырвался и повернулся к Хорнблауэру.

— Я есть офицер. — Он указал на себя. — Я с ними не ходить.

— Уберите его! — сказал Хорнблауэр. Не хватало ему только спорить о пустяках.

Он подтащил ящик к борту корабля и выбросил бутылки в море. Видимо, это было какое-то особое вино, и французы решили его выпить, чтобы не оставлять англичанам. Хорнблауэра это не заботило: британский моряк может напиться как казенным ромом, так и марочным кларетом. Он закончил раньше, чем последний француз скрылся в носовой каюте; осталось еще время оглядеться. Он осматривал разрушения, причиненные выстрелом, но свист ветра и непрерывное хлопанье кливера мешали думать спокойно. Все паруса повисли, бриг подпрыгивал, наклоняясь кормой, пока оставленный без присмотра штурвал не разворачивал его, и тогда он терял ветер и резко останавливался, как заартачившаяся лошадь. Математический ум Хорнблауэра приобрел уже немалый опыт по балансу косых парусов на хорошо управляемом судне. Здесь равновесие было нарушено, и Хорнблауэр принялся за задачу о приложении сил к плоской поверхности.

Тут вернулись его матросы. Одно, по крайней мере, было ясно: опасно нависший фор-марса-рей может в любой момент оторваться и натворить бед. Корабль надо правильно положить в дрейф, и Хорнблауэр уже догадывался, как это сделать. Он сформулировал команду как раз вовремя, чтобы никто не заметил его колебаний.

— Брасопить реи к левому борту, — скомандовал он. — К брасам, ребята.

Матросы послушались, Хорнблауэр бросился к штурвалу. Он несколько раз стоял у руля, осваивая морскую науку под руководством Пелью, но уверенности в себе так и не приобрел. Рукояти показались рукам совсем чужими — он на пробу робко повернул штурвал. Но все оказалось просто. С развернутыми задними реями бриг сразу пошел лучше, рукояти подсказывали чутким пальцам, корабль вновь стал логичной конструкцией. Мозг Хорнблауэра завершил решение задачи о действии руля одновременно с чувствами, решившими ее эмпирически. В этих условиях штурвал можно спокойно закрепить. Он опустил стропку на рукоять и отступил на несколько шагов. «Мари Галант» шла ровно.

Итак, моряки не усомнились в его компетентности, но, разглядывая перепутанный клубок на стеньге, Хорнблауэр не имел ни малейшего представления, что с ним делать. Однако его подчиненные — опытные моряки, возможно, они десятки раз исправляли подобные повреждения. Первое (и единственное), что надо сделать, это довериться их опыту.

— Кто из вас самый бывалый моряк? — Он старался говорить короче, чтобы не дрожал голос.

— Мэтьюз, сэр, — сказал кто-то наконец, указывая большим пальцем на татуированного матроса с косичкой, того самого, на которого Хорнблауэр свалился в тендере.

— Очень хорошо. Я назначаю вас старшиной, Мэтьюз. Приступайте сейчас же и уберите это безобразие на носу.

Момент был для Хорнблауэра критический, но Мэтьюз спокойно козырнул.

— Есть, сэр, — ответил он, как будто так и надо.

— Сначала займитесь кливером, пока он совсем не измочалился, — добавил Хорнблауэр, заметно осмелев.

— Есть, сэр.

— Приступайте.

Матросы отправились на нос, а Хорнблауэр на корму. Он вынул подзорную трубу из стропки на полуюте и оглядел горизонт. Видны были несколько кораблей. Ближайшие под всеми парусами, какие могли нести, спешили в Англию — это были призы. Дальше по ветру виднелись марсели «Неустанного», преследующего остатки конвоя. Медленных и неповоротливых он уже настиг, и каждая следующая добыча отнимала все больше времени. Скоро бриг останется один в открытом море, в трех сотнях миль от Англии. Три сотни миль — два дня пути при попутном ветре. Но что если ветер переменится?

Хорнблауэр положил трубу. Матросы трудились на корме, а он спустился вниз и осмотрел офицерские каюты: две одноместные (видимо, для капитана и помощника), двухместная для боцмана и кока (или плотника). Он нашел кладовую над ахтерпиком, опознав ее по разнообразным припасам; дверь моталась из стороны в сторону, связка ключей торчала в замке. Теряя все, французский капитан вынес ящик вина и не потрудился даже закрыть дверь. Хорнблауэр запер замок и опустил ключи в карман. На него внезапно нахлынуло одиночество — неизбежное одиночество командира. Он поднялся на палубу. При виде его Мэтьюз заспешил на корму и козырнул.