Пирог с крапивой и золой. Настой из памяти и веры - Марк Коэн

и карманам, чтобы женщины не протащили в отделение камешки или другой сор, которым смогут навредить себе или другим.

Мне нечего скрывать от персонала. Разве что кроме одной крохотной, но опасной новой мыслишки.

* * *

Женское крыло будит меня посреди ночи абсолютной тишиной. Я открываю глаза на судорожном вздохе. Что‑то не так.

По палате разлит привычный синий сумрак, но к нему примешивается что‑то еще, что‑то, чего здесь быть не должно.

Осторожно сажусь в скрипучей кровати, но она все равно отзывается на каждое движение. Чертыхаюсь и оглядываюсь на кровать Фаустины. Та спит крепко. Есть ведь выражение «сон праведника». Видимо, оно как раз про такие случаи – Фаустина каждую ночь спит как убитая. Тем она мне и нравится, помимо других весомых достоинств. Но пока я перевожу взгляд со своих опутанных простыней ног на безмятежный холмик на кровати соседки и обратно, я замечаю главную неправильность.

Дверь нашей палаты приоткрыта. Не распахнута настежь, как бывает во время обхода, а являет узкую вертикальную полоску света, отраженного от стен больничного коридора. Что же это?

Спускаю с матраса ноги и не глядя засовываю их в войлочные тапочки. Женское крыло по-прежнему безмолвствует. Раздайся извне хоть один звук, будь то всхлип или истошный вопль, я бы вздохнула с облегчением и легла досыпать. Но полнейшая тишина вкупе с приоткрытой дверью приводят меня в волнение.

Наверное, стоило бы разбудить Фаустину, чтобы она… что? Посмеялась над моей подозрительностью?

Накидываю на плечи застиранный до дыр серый халат без пояса, на цыпочках подбираюсь к двери и одним глазком выглядываю наружу.

На сестринском посту в середине коридора никого нет. Свет настольной лампы глуповато подмигивает, освещая хаос записей и бумажных стаканчиков, предназначенных для каждодневных доз успокоительных. Свет – тень, свет – тень. Так должно быть? Не уверена, ведь я никогда не бывала ночью в коридоре.

Лучше всего сейчас вернуться в кровать и сделать вид, будто ничего не было, но тут мое тело принимает самое предательское решение из всех – мне хочется в уборную.

Соблазн велик – всего с дюжину широких шагов по диагонали, и я у цели. Целых две минуты я проведу наедине с собой и даже не воспользуюсь судном, что стоит под кроватью и простоит там до утра. Я ведь не какая‑то отчаявшаяся, которая использует любой шанс, чтобы сбежать или свести счеты с жизнью. Нет, мне бы только отдать дань природе без лишних глаз – будь они женские или, что еще хуже, мужские. Вслушиваюсь в тишину с удвоенным старанием. Со стороны уборной ничего не слышно – не скрипит дверца кабинки, не льется вода. Значит, дежурная медсестра не там. Колени непроизвольно сжимаются.

К черту! Чем дольше я выжидаю, тем меньше мои шансы на успех. Хуже не будет.

В несколько скачков пересекаю коридор и оказываюсь в клозете. Никого. Какое счастье!

Управившись со своей миссией и ощутимо повеселев, я готова совершить обратный маневр. Выглядываю, чтобы оценить обстановку, и понимаю, что коридор и пост по-прежнему безлюдны. Пора! Пригнувшись для верности, бесшумно выскальзываю за дверцу; мои войлочные тапочки не хуже индейских мокасин.

И тут тело предает меня вновь. Точно от «Веронала», ноги слабеют так, что мне приходится ухватиться за стену, но холодная гладкая краска скользит под ногтями. Кровь будто бы отхлынула от головы, отчего та сделалась невесомой. Это что, обморок от облегчения?! Как низко я пала.

Нужно только подышать, собрать двоящееся зрение воедино и вернуться в палату. Онемевшими пальцами растираю виски и хватаю губами воздух. Если меня застанут в таком положении, наказания не избежать – медсестрам будет плевать на протекцию пана Пеньковского.

Поворачиваюсь в сторону сестринского поста, за которым видно дальний конец коридора.

Я здесь больше не одна.

Вдалеке, под сводом решетчатой арки, стоит женская фигура. Сорочка скрывает ее фигуру, расстояние лжет о росте, темнота искажает оттенок волос. Длинных, очень длинных волос, что укрывают женщину густым шатром. Она стоит опустив голову, а ее руки покоятся вдоль тела.

Ее легко можно принять за больную в приступе лунатизма, но длинные патлы сбивают с толку; это могла бы быть медсестра, но что ей делать ночью в коридоре в одной только сорочке и…

…в тишине звонко разносится шлепок ступни о кафельный пол…

…и босиком! Черт, черт, черт! Нужно немедленно убираться отсюда.

Предпринимаю попытку подняться с пола, что удается мне с трудом.

Лунатичка поднимает лицо, тусклый свет отражается во влажных белках ее глаз. Она делает еще один шаг.

Нас разделяет примерно тридцать метров, а меня от палаты – чуть меньше десяти. Я успею.

Оттолкнувшись от стены, я словно попадаю в шторм на борту корабля. Пол ходит ходуном, а стены бьются об меня, точно волны. Я расставляю руки в стороны, закусив до крови щеку, и медленно делаю шаг за шагом. Шаг за шагом, все ближе к укрытию.

Лунатичка тоже движется. Ко мне. Шлепки ее босых ног все громче, все отчетливей. Все чаще.

Силы небесные, она что, бежит?!

Потеряв самообладание, я все же поворачиваюсь в сторону неизвестной. Лучше бы я этого не делала – женщина действительно приближается ко мне бегом по пляшущей палубе длинного корабля, ее длинные волосы рвет яростный ветер, сполохи молний с сестринского поста дробно высвечивают искаженное лицо.

Из моей груди вырывается одинокий жалкий вскрик, и из последних, неизвестно откуда взявшихся сил я хватаюсь на ручку спасительной двери и проваливаюсь вовнутрь нашей палаты.

Изнутри нет ни замка, ни щеколды. Даже если бы хотела, я ни за что не смогла бы запереться от врачей или других больных. Даже если они явно намереваются причинить мне зло – прямо как сейчас! Она же разорвет меня, у нее явно припадок!

– На помощь! – хочу позвать я, но сумасшедшая уже достигла моей двери и всем весом обрушивается на последнюю преграду между нами.

Я успеваю только прижаться к двери изнутри, чтобы сдержать этот натиск. Моя противница явно сильней, а мои ноги беспомощно скользят по полу, подламываясь в коленях. Из моего рта вырывается совсем уж позорный всхлип, и тут…

Все прекращается.

Лунатичка не бьет по двери повторно, не предпринимает попыток ворваться вновь. Я не верю своей удаче, и это не словесное кокетство – я не верю, что так легко отделалась. Поэтому использую тихие секунды, чтобы сгруппироваться и крепче ухватиться за дверь. Мне бы сейчас не помешала помощь одной физически крепкой особы.

Рывком снимаю одну тапочку и швыряю в Фаустину. Попадаю, кажется, в плечо, но она даже не шевелится. Чертыхаюсь и повторяю процедуру с другой тапочкой. Та отскакивает у Фаустины от головы и шлепается на пол. По груди и спине медленно разливается холодный пот. Почему? Почему она не просыпается? Почему они все молчат?!

– Фаустина? – зову тихо.

Что за бред здесь творится? Любой уже проснулся бы от грохота, от моих ночных скачек по коридору, от удара в дверь и тапочками по голове! Так не бывает, это неправильно, это…

– Маг-да-ле-на.

Голос из-за двери. Мой позвоночник каменеет от ужаса, и я зажимаю себе рот рукой.

Лунатичка стоит прямо у меня за спиной, ее лицо напротив решетки, через которую она может просунуть руки и схватить меня за горло. Я слышу, как шевелятся ее сухие губы, когда она снова произносит мое