Странная история дочери алхимика - Теодора Госс

– Я заставлю тебя полюбить! Ты будешь любить меня или умрешь!

Я задыхалась. Что за безумие его обуяло? Нас было всего двое подобных друг другу на Земле – и он собирался убить меня своими руками? Меня, которую он называл своей Евой, своей женой и будущей матерью своих детей?

Но он и впрямь обезумел от ярости, подогреваемой виски, туманившим ему голову. Его могучие руки пережимали мое горло. Притом рука моя все еще сжимала ручку сковородки. Я взмахнула ей и ударила его прямо в лицо, так что в него полетела раскаленная картошка и шкворчавшее сало. Он завопил и отпустил мое горло, отшатнувшись и зажимая глаза руками. Я не дала ему оправиться – будь у него на это время, он бы без сомнения убил меня. Я взмахнула сковородкой и нанесла ему еще один удар, в висок. Потом еще один. Я снова и снова била его, метя в голову, и он упал на одно колено, рыча от боли и все еще ничего не видя своими обожженными глазами. Я нанесла множество ударов – он был очень силен, непросто было с ним совладать. Но наконец он распластался на земле и затих.

Я не знала, убит ли он или просто без сознания, но коль скоро он не двигался, я наконец выпустила из рук сковороду и бросилась бежать – прочь из этого дома, а дальше вниз, к берегу, где в скалах за полосой прилива стояла лодка моего отца. Я схватила ее на руки и отнесла на воду, а потом оттолкнула от берега как можно дальше и начала грести. Никогда до того дня мне не приходилось браться за весла, и я не сразу разобралась, как с ними управляться. Но мне случалось видеть, как гребет мой отец, так что я пыталась повторять его движения. Медленно, но верно лодка отплыла от острова и устремилась к побережью Шотландии. Я боялась заблудиться и уплыть не туда, опасаясь океанских течений, которые могут занести суденышко в открытый океан, но я препоручила себя Богу и молилась, чтобы Он направил мою лодку. Если Его воля состоит в том, чтобы я умерла в морской пучине, да свершится воля Его. По крайней мере я умру не от рук Адама.

Наступила ночь, но отец научил меня ориентироваться по звездам, так что я продолжала грести, держа направление на юг. Когда взошло солнце, я увидела впереди скалистое побережье и вознесла благодарственную молитву, что не врезалась в эти скалы в темноте. Я причалила, втащила лодку на берег и забралась на самую высокую скалу, поросшую жестким кустарником, чтобы оглядеться. Я представления не имела, где я оказалась: вокруг не было совсем ничего. С одной стороны морская гладь, с другой – нагие холмы. Мне оставалось только идти вдоль побережья и надеяться, что рано или поздно я наткнусь на рыбацкое поселение. С высоты я разглядела, что на востоке берег резко уходит на юг, и пошла на юго-восток, оставляя море по правую руку, а холмы, в которых свистел сильный ветер, – по левую.

Так я шла три дня – и наконец добрела до деревни, укрытой в маленькой бухте. Было ясно, что здешних жителей кормит море – гавань была полна рыбацких лодок. Теперь я знаю, что это крохотная деревушка, всего с десяток домов, но на тот момент я не видела человеческого поселения больше нее.

Я страшно изголодалась. Я ведь была в дороге трое суток, шла весь день и большую часть ночи и спала всего по нескольку часов, когда находила подходящую расселину в скалах. Я могла подолгу обходиться без еды, однако же все равно чувствовала муки голода, как любое другое живое существо. По пути я собирала ягоды с низких прибрежных кустарников – никакие ягоды не были ядовиты для моего организма. Еще я ела мидий, которых собирала в полосе прилива, и улиток. Все это я ела сырым, опасаясь, что если Адам уже пустился за мной в погоню, он может отследить меня по дыму костра.

Я заранее знала, какая встреча ждет меня в деревне, – Адам рассказывал мне немало о том, как люди обращаются с подобными нам. Даже дети кидали в него камни, обзывали чудовищем, в ужасе гнали его от себя. Но в селении была пекарня – я чувствовала запах хлеба, только что выпеченного, так как дело было утром. Запах всколыхнул во мне воспоминания Жюстины Мориц, несшей корзину свежего хлеба из огромной печи нашего дома в Женеве в гости к своей матери. Я представила, каков этот хлеб на вкус, и подумала: если люди и захотят меня убить, пусть убивают. Может быть, я и заслуживала смерти – не за свои деяния, которые, как мне казалось, были оправданны, а просто за то, кем я была. Вот что делают с разумом голод и усталость – перед ними отступает даже инстинкт самосохранения.

Я вошла в селение в одежде, заскорузлой от грязи и соли, с перепутанными волосами, напоминавшими птичье гнездо. Первыми меня увидели рыбаки, которые чинили на берегу свои сети. Они уставились на меня, как на призрак, явившийся среди бела дня, и проводили меня долгими взглядами. Потом меня заметил мальчишка, игравший в мяч на деревенской площади, и кликнул своих товарищей. Ребята перекликались между собой на незнакомом мне языке, но в голосах их я не слышала ни страха, ни ненависти. Скорее… изумление, радостное изумление. Я с любопытством смотрела на них.

Несколько рыбаков, оставив лодки, направились в мою сторону. Ну вот, подумала я, сейчас полетят камни. Но я просто не могла заставить себя развернуться и уйти. Это были первые живые люди, которых я видела, – кроме своего отца. Мне хотелось остаться с ними и вдыхать восхитительный запах свежевыпеченного хлеба из пекарни.

Один из мужчин, неопрятно одетый, с темным от загара лицом, подошел ко мне ближе прочих и спросил:

– И кто, скажи на милость, ты такая? Откуда ты взялась?

Я не понимала его слов, потому что отец учил меня только французскому – это и мой родной язык, и язык Жюстины Мориц.

– Pardon, monsieur, je ne comprends pas ce que vous dites, – ответила я. – Je suis fatiguée et affamée, et je prie que vous pouvez me donner un peu de pain.[6]

Немного хлеба – вот чего я хотела более всего на свете.

– Ишь ты, иностранка, – сказал другой рыбак.

– Она великанша! – воскликнул мальчик с мячом. – Как те, кого показывают на ярмарке, только еще выше. Интересно, она очень сильная? – он закатал рукава, сжал кулаки и напряг мускулы, изображая силача. – Эй, гигантша, сильная ты? – спросил он.

Гигантша… la géante. Значит, они меня не боялись, скорее приняли меня за какое-то сказочное существо. Я закатала рукав и в ответ показала мальчику свой бицепс. Он не очень-то впечатлял – мои руки тогда были такими же стройными, как сейчас. Мальчуган выглядел разочарованным. Я улыбнулась ему и одной рукой подняла над головой тачку, которую кто-то оставил на площади. Этим я хотела показать, что сила не всегда видна по рельефу мускулов.

Мальчишка радостно засмеялся, остальные зааплодировали – сначала дети, а потом и рыбаки. Наперебой они стали предлагать мне поднять разные другие вещи: бревно, срубленное на мачту, довольно толстую свинью. На их веселые крики и смех из лавок по сторонам площади стали выглядывать торговцы: мясник и зеленщик, а потом и булочник, все еще в пекарском фартуке. Скоро я была окружена кольцом селян, и все как один хотели видеть подтверждения моей необыкновенной силы. Потом кто-то бросил к моим ногам монетку, за первой полетели и другие – немного, но все же достаточно. Я подобрала их и сложила в карман юбки. Я уже начала уставать от такого времяпровождения, все-таки я долго шла и совсем мало спала. Я раскланялась со зрителями, показывая, что на сегодня представление окончено. Они похлопали и начали расходиться, а на прощание из пекарни выглянула жена булочника и подала мне большой каравай свежего хлеба, улыбкой и качанием головы показывая, что я могу взять его бесплатно. Я благословила добрую женщину по-французски – уверена, что она меня поняла.