Сэхсвет - Алишер Бекет

– Так и сделаю. Ещё раз спасибо вам.

Мужчина ушёл к лифтам, а Максим продолжил размышления. Вот она, главная проблема, – боль. Когда человек отживал положенный ему срок, проходил так называемый «столетний рубеж», боль становилась его постоянным спутником. Она присутствовала всегда и везде, сопровождала повсюду. Эту боль нельзя было приглушить обезболивающими, она накапливалась со временем, и чем дольше человек её чувствовал, тем сильнее она становилась. И в какой-то момент он просто не выдерживал.

…Всё началось тогда, когда первые бессмертные прошли «столетний рубеж». Верхняя граница, когда организм ещё не отторгал иммортализацию, находилась в районе шестидесяти лет; «столетний рубеж» же наступал у каждого индивидуально, но в среднем люди пересекали его именно в сто лет. Поэтому тревогу забили поздно – тогда, когда почти всё население Земли стало вечным.

Медицина ломала голову над этой проблемой, ведь физические показатели человека, испытывающего психические муки и боль, оставались в пределах нормы. Так и не найдя никакого решения, прошедших «столетний рубеж» укладывали в гибернатории, в анабиозные камеры, – только в таком случае человек переставал чувствовать боль.

Максим вспомнил древнее изречение: «Зарази СПИДом всех мировых лидеров, и лекарство найдут через два дня». Так и получилось, правда, два дня растянулись на десятилетия. И тут открывалась самая противоречивая, спорная и пугающая страница в истории человечества.

Бессмертие – это состояние психики и разума. А значит, корень проблемы крылся в той же плоскости. Когда люди пришли к такому выводу, поиски «лекарства» потекли по другому руслу. Кто-то мог бы назвать это направление эзотерикой, но какая, к дьяволу, разница, как ты назовёшь посудину, если она летает? И она полетела, да с такой скоростью, что до сих пор остановить не получается.

Оказалось, что субъективное время человека в момент смерти сжимается до такой степени, что вмещает в себя целую жизнь. Выражение «жизнь промелькнула перед глазами» обрело новый смысл. Теперь это стало не фигурой речи, а реальностью. Вечность в мгновении, айон – так назвали это психическое «вещество». И люди научились извлекать это мгновение.

Да только никто так толком и не разобрался, что же это такое. Айон нельзя измерить физически, это было… просто что-то, какие-то психические эманации, которые человек испускал в миг смерти. Айон извлекали из умирающего человека с помощью нанобиотов – микроскопических существ, обладающих примитивным роевым разумом. Они вступали в симбиоз с сознанием, и в случае смерти носителя поглощали айон.

Но это была лишь половина решения. Во-первых, чтобы человек выработал айон, он должен был знать о том, что вскоре умрёт, должен был прочувствовать это. «Приготовить» айон в бульоне собственных мыслей. А во-вторых – в бессмертном обществе смерть не неизбежность, а ужасная катастрофа. Да и потом, айон мог быть чем-то бо́льшим. Душой, например. Мало кто хотел лишать себя надежды на загробную жизнь ради кого-то другого. В свете этих факторов добыча айона представлялась весьма непростой задачей.

И поэтому была вторая половина решения проблемы. Если бы Максим сейчас взял один из биноклей, находящихся на обзорной площадке, и взглянул вдаль, за черту города, за буйство зелёных садов, в пустыню, он бы увидел многокилометровые заводские комплексы. Но в этом не было нужды – он прекрасно знал, что они там и что из себя представляют.

На заводах выращивали синтеков – такое название им дали люди, чтобы не чувствовать себя уж совсем подонками. По факту синтеки являлись теми же людьми, созданными всего для одной цели. Миллионами они лежали в капсулах, подключённые к виртуальному миру, и проживали короткие – всего несколько лет – ненастоящие жизни с одинаковым финалом. Реальное воплощение идей «матрицы». Вот только у них не было и быть не могло своего Избранного. И конечно, айон, вырабатываемый синтеками, был намного хуже настоящего, доступ к которому, в силу его редкости, имели лишь немногие. Фабричный айон только приглушал боль, а не избавлял от неё. Таково было мрачное настоящее – измученное постоянной болью человечество, выращиваемый на убой синтек-скот и процветающий психический каннибализм…

Один за другим люди расходились – ветер крепчал, и нахождение на обзорной площадке становилось малоприятным. Максим подождал, пока последний посетитель, точнее, посетительница, вызовет лифт, предпочитая не толпиться в металлической коробке. Вдвоём они зашли внутрь.

– Вы же Максим Грановьев, верно? – вдруг спросила девушка на чистейшем русском.

Максим не ожидал вопроса, погружённый в мысли, и вздрогнул. И ещё из-за того, что уже несколько лет не слышал родного языка. После секундной заминки он ответил:

– Да.

– А я вас узнала. – Девушка расплылась в улыбке. – Когда вы помогли тому мужчине, я сразу узнала вас. Вы мой кумир. С самого детства.

– Гм… я даже не знаю, что сказать… Спасибо? Кстати, у вас потрясающий русский.

Девушка покраснела:

– Да… спасибо. Я выучила его из-за вас. Кстати, меня зовут Венлинг.

– Что ж, Венлинг, я рад, что хоть кому-то служу положительным примером, – улыбнулся Максим.

– Ну что вы! У нас в университете только о вас и говорят. Особенно все обсуждают завтрашний Совет. До жути интересно, что же вы там такое нашли… я обязательно буду смотреть трансляцию!

Максим ещё раз улыбнулся, не зная, что ответить.

Лифт наконец-то добрался до первого этажа. Максим вышел в холл, Венлинг, поправив сумку на плече, поспешила за ним. Возле выхода из Джонт-Тауэра они остановились.

– Максим… – запинаясь, окликнула капитана Венлинг. – Может быть, если вы не против, конечно, мы… сходим куда-нибудь?

Максим посмотрел на вновь залившуюся краской девушку. Она действительно была очень симпатичной: милые азиатские черты лица, короткие чёрные волосы, совсем чуть-чуть косметики… в другой ситуации Максим не задумываясь согласился бы. Но, как сказала сама Венлинг, завтра Совет, и нужно было свести отвлекающие факторы к минимуму, даже если они сулили столь приятные перспективы.

– Венлинг, послушай… я бы с радостью провёл с тобой время, но не могу. Завтра важный день, и мне нужно подготовиться, понимаешь?

Улыбка девушки увяла:

– Да, конечно. Не знаю, что на меня нашло, Максим, извините меня…

– «Не извиняйся, если нет вины», – процитировал Максим слова древнего стихотворения. – Всё в порядке, ты здесь ни при чём. Просто мне надо побыть одному. Как-нибудь в другой раз. Время есть.

– Время есть, – согласилась девушка. Она достала из сумочки блокнот, что-то написала в нём, вырвала листок и протянула Максиму:

– Вы сами это сказали. Мой номер телефона. На всякий случай.

Максим усмехнулся. Бумага. Ну надо же.

– Хорошо, – сказал он, пряча листок в нагрудный карман. – Думаю, случай будет.

Венлинг засияла: