Золото Ариеля - Элизабет Редферн

Он не видел, как в промозглой тьме за несколько часов до рассвета ящики, покрытые парусиной, отнесли с величайшими предосторожностями в этот пустой дом и остались сторожить.

Он не видел, как к исходу этого позднего часа влекомые лошадьми повозки увезли корабельные пушки, украденные в Дептфорде, с Беруорд-лейн в разные сторожевые пункты старого города: к Олдгейту и Бишопсгейту, к задним воротам Тауэра, к Крипплгейту и Ладгейту — всем старинным бастионам Лондона. Там их сгрузили и спрятали.

Но спрятали их ненадолго.

В Сент-Джеймском дворце, несмотря на поздний час, все еще горели лампы, но не из-за праздничного веселья — музыканты и мимы уже давно ушли, — здесь царила бессонница.

Принц Генрих, молодой, пылкий, ходил по комнате на первом этаже. Ставни были открыты, так что яркий свет свечей отбрасывал золотистый отблеск на покрытые снегом кусты во дворе за окнами. Эти кусты были украшены фестонами ягод, которые сверкали, как драгоценные камни, под светом, падающим из окон. Принц жаловался на жару, хотя огонь уже почти догорел. Щеки его были бледными, а глаза блестели, как в лихорадке.

— Я не женюсь на испанской принцессе, — говорил он. — Не женюсь.

В это утро его отец король объявил ему, что, как только минут двенадцать дней рождественских праздников, начнутся переговоры о брачном контракте. Потом пришло сообщение от Сесила, попытавшегося осторожно объяснить мудрость такого союза.

Генрих перестал ходить и повернулся к тем, кто сопровождал его, — Спенсеру, Дункану, королевскому шталмейстеру и Мэпперли. Не было только Ловетта.

— Я этого не сделаю! — повторил он.

Советники почтительно сбились в кружок и стали его успокаивать.

— Нет, — говорили они, — конечно, вы этого не сделаете. А скоро вы сможете диктовать свою волю всем им.

Он посмотрел на них.

— Вы правы. Скоро.

Он подошел к дальней стене, где висела карта Европы.

— Собираются войска католического Хапсбурга, — сказал он, указывая на карту, — но король Франции сосредоточивает свои войска, чтобы защищать протестантские королевства против папистского зла. Когда начнутся сражения, я буду там, на его стороне, во главе английской армии; а в это время наши корабли очистят моря от испанцев. Звезды расположены благоприятно, я знаю… Все ли устроено?

— Да, — прозвучало в ответ. — Сир, уже поздно; вы устали. В предстоящие дни вам понадобятся все ваши силы.

Принц еще некоторое время внимательно смотрел на карту. Потом позволил позвать слуг, которые отвели его в личные апартаменты.

Мэпперли отправился на полуночную службу в церковь. Дункан тоже ушел, чтобы лечь спать. Но Спенсер все еще ходил по комнате, задумчиво склонив седую голову. Из открытых окон до него доносился звон церковных колоколов, а в отдаленье все колокола Лондона звонили в честь наступления Рождества. Во дворе под окнами ветерок внезапно пошевелил заснеженные кусты, так что они засверкали при свете, льющемся из дворцовых окон. Потом Спенсер остановился, рука его потянулась к шпаге, потому что он услышал, как в отдалении открываются и закрываются двери. Послышались шаги. Вошел Джон Ловетт и закрыл за собой дверь.

У него был такой вид, словно он скакал во весь опор. От его одежды несло лошадиным потом и кострами. Он снял шляпу и черный плащ и, сев на стул, провел рукой по лбу.

Спесер спросил:

— Итак?

— Все на месте. Все готово.

— И никто ничего не заподозрил?

— Джонсон подкупил местных судей.

— Вы уверены? Достаточно всего лишь одного человека, всего лишь одного…

— Совершенно уверен.

Ловетт отрывисто засмеялся.

— Откуда было кому-то узнать? Как, во имя всех святых, мог бы кто-то что-то предположить? Каперы проследят, чтобы в доме на Крэб-стрит было все необходимое на второй день Рождества. Воистину мы расшевелим логово Скорпиона…

— Воистину. Знают ли Джонсон и его люди что-то еще?

Ловетт покачал головой.

— Мы решили оставить их в неведении. На всякий случай.

Они понимающе переглянулись. Потом Ловетт налил обоим вина, и они переменили тему разговора, начав обсуждать приготовления, сделанные в Сент-Джеймском дворце к Рождеству: службы, которые пройдут в церкви, присутствие после этого принца Генриха при дворе своего отца-короля и турнир, который состоится днем позже в Уайтхолле.

Внезапно Ловетт подошел к окну, не закрытому ставнями и выходившему прямо в сад, и увидел совсем рядом с домом садовника Хэмфриза, поливающего что-то из ведра. Он поманил Спенсера, тот тоже выглянул из окна. Спенсер распахнул дверь, ведущую в сад, и подошел к Хэмфризу.

— Господи, что ты здесь делаешь в такое время? Ты что, подслушиваешь? Я велю тебя уволить, позволит принц это сделать или нет.

Ловетт стал позади него. Хэмфриз поставил ведро и отряхнулся. Взгляд его светлых глаз был кроткий, почти оскорбленный.

— Я поливал айву, — сказал он.

— Поливал? Айву? Нашел чем заниматься в рождественское утро. В разгар зимы, на земле снег. Или ты совсем спятил?

— Я должен напитать деревья водой, которая омыта лучами Юпитера, — мягко пояснил Хэмфриз.

Он указал на яркую серебряную звезду высоко на востоке ночного небосклона.

— Это вода из озера. Понимаете, она содержит в себе лучи этой планеты, но только в течение двенадцати часов, так что ею нужно немедленно напитать айву — в тот час, когда Юпитер достигает зенита, иначе все ее благоприятные свойства исчезнут.

Спенсер занес кулак, как будто хотел нанести удар. Ловетт удержал его.

— Я делаю это для принца Генриха, — продолжал Хэмфриз. — Плоды айвового дерева, надлежащим образом питаемого, это сильное противоядие. А айвовые деревья, привитые в полнолуние и питаемые водой, которую благословил Юпитер в середине зимы, оказывают особенно сильное воздействие.

— Ба! — сказал с отвращением Спенсер и вернулся в дом.

Ловетт пошел за ним, и, войдя в комнату, запер на засов все ставни и дверь.

А Стивен Хэмфриз занимался своим делом спокойно, с блаженной улыбкой на лице, он поливал деревья, и шрам на его шее под лунным светом казался багровым.

Сами бедные, алхимики обещают богатство, которое никак не появляется; мудрые в своем нескрываемом самомнении, они падают в яму, которую сами же и выкопали.

Папа Иоанн XXII. Эдикт против алхимии (1317)

Глубоко в лабиринте кривых закоулков Альсатии стояла таверна — лачуга из камней, взятых из старого здания капитула кармелитов. Над ее дверью на ночном ветру скрипела грубо намалеванная вывеска, и фонарь освещал надпись «Трактир “Иерусалим”». Внутри всю ночь продолжалась попойка, и в самом центре густого табачного дыма сидел Герцог Альсатии и весь его совет. Было четыре часа, рождественское утро.