Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук  - Юн Эльстер

В какой мере человеческое поведение выбирается или отбирается механизмами, отличными от интенционального выбора? Чтобы ответить на этот вопрос, для начала отметим, что любой механизм отбора нуждается в сырье, вводных данных, с которыми он будет работать. Как и сам процесс отбора, источник вариаций может быть либо интенциональным, либо неинтенциональным.

Очевидно, что естественный отбор повлиял на физическую структуру человека, дав ему возможности как для действия, так и для их ограничения. Те, кто пытается объяснить человеческое поведение с точки зрения естественного отбора, выдвигают более серьезные требования. Они хотят объяснить сами поведенческие модели, а не только строение, делающее их возможными.

Наиболее вероятный механизм заключается в том, что эволюция производила эмоции вместе с характерными тенденциями к действию. Поскольку самец никогда не может быть совершенно уверен в том, что является отцом потомства, а у самки не возникает сомнений в ее материнстве, мы можем ожидать, что естественный отбор породит более сильную склонность к сексуальной ревности в мужчинах, чем в женщинах. Это подтверждает статистика убийств. Так, из 1060 убийств супругов, совершенных в Канаде с 1974 по 1983 год, 812 были совершены мужчинами и 248 – женщинами. Среди них 195 убийств из ревности было совершено мужчинами и только 19 – женщинами. Теория естественного отбора также предсказывает, что родители будут испытывать к своим биологическим детям бо́льшую эмоциональную привязанность, чем к приемным. Эту догадку тоже подтверждают факты. Так, в 1976 году американский ребенок, живущий в семье с одним неродным родителем, подвергался риску насилия примерно в 100 раз чаще, чем ребенок, у которого оба родителя родные. Естественный отбор может также поощрять отсутствие эмоций. Опасности инбридинга (родственного скрещивания) сдерживаются у людей и других видов приматов отсутствием взаимного сексуального влечения у двух росших вместе молодых особей, независимо от того, являются они родственниками или нет[233].

Естественный отбор, работающий с группами, а не с особями, мог благоприятствовать формированию эмоций гнева и негодования по отношению к тем, кто нарушает нормы взаимопомощи, побуждая к наказанию зачастую даже в ущерб интересам «палача» (глава XVI). Более сложным является вопрос: действительно ли отбор поощряет чувство презрения по отношению к нарушителям скорее социальных, нежели моральных норм? Если да, то почему он это делает? Поскольку многие социальные нормы являются произвольными и даже дисфункциональными (глава XX), трудно понять, как этот процесс может поддерживаться групповым отбором. Учитывая тенденцию подвергать остракизму тех, кто попирает социальные нормы, их соблюдение в большей степени способствовало бы репродуктивной приспособляемости, если бы издержки от наказания превосходили выгоды от несоблюдения норм. Загадка в том, почему вообще возникает такая тенденция. Например, почему люди осуждают адюльтер? Социальные нормы, направленные против адюльтера, затрагивают реакции третьих лиц, отличные от ревности, которую испытывает вторая сторона. Хотя А может извлечь выгоду из того, что С осуждает авансы В в отношении жены А, эта выгода не оказывает на С побуждающего селективного давления. Если групповой отбор может поощрять гены, побуждающие к наказанию халявщиков третьими лицами, то выгоды, получаемые группой от преследования адюльтера третьими лицами, не столь очевидны. Хотя тенденция к более строгому порицанию женского адюльтера, нежели мужского, наводит на мысль об эволюционном объяснении, трудно себе представить, какой за этим может стоять механизм[234].

Другие утверждения (например, мысль о том, что самообман развился у людей вследствие эволюционных преимуществ) носят более спекулятивный характер. Рассуждение строится следующим образом. Обман других часто приносит пользу. Однако обманывать сознательно или лицемерно трудно. Следовательно, самообман развился для того, чтобы люди могли успешнее обманывать других. Слабость этого аргумента в том, что самообман может стать источником ложных заблуждений, которые могут иметь катастрофические последствия, если ими пользоваться как руководством к действию. Никто еще убедительно не доказал, что результирующий эффект этих противоположных друг другу следствий является положительной величиной, как в случае, если бы самообман действительно усиливал эволюционную приспособляемость.

Еще более спекулятивным является утверждение, что однополярная депрессия могла развиться как инструмент давления на переговорах (нечто вроде забастовки). Например, предполагаемая функция постродовой депрессии – заставить других принимать участие в воспитании ребенка, подобно тому как рабочие объявляют забастовку, чтобы заставить работодателей поделиться прибылью. Вызванные такой депрессией самоубийства, по этой логике, являются ценой, которую приходится платить, чтобы угроза самоубийства выглядела правдоподобной. То есть это попытки самоубийства, которые не сумели провалиться. Бессонница истолковывается как выделение когнитивных ресурсов на преодоление кризиса, реакцией на который является депрессия, тогда как патологическая сонливость определяется как способ сокращения производительности и повышения таким способом эффективности депрессии как инструмента в переговорах. Хотя этот аргумент согласуется с некоторыми фактами, известными о депрессии, он игнорирует целый ряд других, например, что депрессия и самоубийство повторяются в семье на протяжении нескольких поколений, что те, кто находится в разводе (без партнера по переговорам), в большей степени подвержены депрессии, чем те, кто женат или кто всегда был холост; что жизнь, полная стрессов, не является необходимым или достаточным условием для депрессии.

Рассмотрение депрессии в качестве переговорного инструмента – это еще одна иллюстрация повсеместных поисков смысла, или предназначения, внешне лишенного его поведения. До определенного момента поиски смысла служат хорошей исследовательской стратегией, но в дальнейшем она приобретает все более надуманный или, как явствует из приведенных примеров, даже абсурдный характер. Существует столько способов сохранения вредоносных черт внутри популяции, что не следует принимать на веру тезис, что часто встречающееся поведение обязательно увеличивает репродуктивную приспособляемость агента[235]. Естественный отбор, безусловно, благоприятствовал развитию способности испытывать физическую боль. Нет априорной причины, по которой аналогичной поддержки не получила бы боль психическая. Но для того чтобы установить, какую функцию выполняет депрессия, недостаточно предложить объяснение в духе «просто так», которое учитывало бы лишь некоторые из известных черт болезни. Самое главное – гипотеза должна объяснять факты, выходящие за рамки того предмета, который она была призвана истолковать изначально (глава I). Желательно, чтобы она проясняла также новые факты, которые стали известны после того, как были предсказаны этой гипотезой.