Карл, герцог - Александр Зорич

Так через три месяца Изабелла, услышав от хмурого поутру Карла «Мне снова приснился Луи», искренне изумится: «Какой Луи?»

– Мартина фон Остхофен, душа которого, по моему разумению, отлетела куда надо прямо с нашего фаблио. Я видел его живым и невредимым. И в подтверждение этих слов привез тебе вот это.

У Луи всё было подготовлено заранее. В руках Карла оказалась прядь белесых тонких волос и тяжеленный клок ломкой сверкающей шерсти.

– Это его волосы, – пояснил Луи. И, уже не в силах сдерживать нервный смешок, добавил:

– А это шерсть алмазного зайца, которым Мартин являлся, пока его не вылечили алхимией.

Карл тяжело вздохнул.

– И как Мартину это понравилось?

– Что именно? – не осмелился строить собственных предположений Луи.

– Когда ты драл у него из-под хвоста клок шерсти. Он не обиделся?

– Со спины, – поправил Луи бесцветным голосом. И, переживая окрыляющее облегчение зеленой смерти, добавил:

– Я думаю, имеет смысл пригласить Жануария. Он в этом понимает лучше нас.

Карл, пожалуй, мог бы быть и попронырливей. Наблюдательно, болезно сверкать глазами, саркастически снисходить к чужой похоти, язвить её намеками. Например, спросить её неожиданно, после занавеса: «Так кто всё-таки лучше – я или он?» И потом наслаждаться её, гадины, замешательством.

Но он и не был, и не делал. Карл не знал и не догадывался. Платье мнительного венецианского мавра заведомо сидело на нем плохо, ведь он даже не потрудился его примерить в портновской. «Я не единственный, кто женат на бляди», – так он решил ещё давно, когда сгорело левое крыло замка герцогов Бургундских. А после соблюдал договоренность и был честен – не ревновал сверх меры, не роптал, и был из рук вон ненаблюдателен.

А ведь мог бы и заметить. То Изабелла интересуется прошлым Луи, то будущим. То приближает к себе девчушку с именем Луиза и зовет её так сладенько – «Лу» и «Лулу». Вот она придумала, чтобы Луи учил её какой-то лабуде – не то в карты, в «бордосское очко», не то немецкому. Вот она тычет пальцем в пегого иноходца и делает радостное, но до идиотизма натянутое открытие: «Конь ну совсем как у Луи!», а потом ещё усвоила новое слово – «атас» – и лепит его где ни попадя. Разумеется, «атас» говорит не только Луи. Так говорит ещё пол-Дижона. Но половина, конечно, не та, у которой Изабелла, всегда посягавшая на снежно-аристократические высоты, охотно перенимала словечки.

И такого было много.

Известно, что так ли, иначе ли, любовники не могут вести себя незаметно. Могут не обращать друг на друга внимания, могут даже наоборот – чтобы спектакль удовлетворил наблюдателей с современными, психоаналитическими запросами. Правда, неверно полагать, что тайны (и впрямь замечательное слово, монсеньоры Бальзак, Шодерло де Лакло, Альфред де Мюссе), тайны сношений, исподволь проникая повсюду, открыты для обозрения всем желающим. Нет. Вот поэтому самые бесталанные уловки (см.выше) в большинстве случаев идут за чистую монету. Ведь не так уж много тех людей, которым нужно что-либо заподозрить и ещё меньше тех, кто заподозрить не боится.

Незаконные браки, которые, по примеру законных, всё время свершаются на небесах, утверждая трансцендентность гетерогамии, как и всякое значительное событие оставляют след, поскольку оставить его – всегда непреодолимый искус для брачующихся.

Сколько не играй невозмутимость («эта связь для меня ничего не значит»), сколько не шухари, не предохраняйся («об этом, клянусь, никто не узнает»), сколько не устраивай конечных автоматов («Фигаро здесь, Фигаро там, Фигаро у неё»), чтобы отмутить час на пяти минутах и ночь на пяти часах, след всё равно останется. Это оказывается превыше сил – удовольствоваться покаянной исповедью на закате дней, не важно, в исповедальне или в купе дальнего следования.

Есть мнение, что об изменах куда чаще узнают от тех, кто их совершает, чем от волонтеров замочных скважин или наемных соглядатаев. «Ты помнишь тот сочельник, когда?.. Так вот…» – реплика к мужу. Благая весть отзывается благой оплеухой (реже – встречным откровением). «Чёрт побери, как я был невнимателен», – остается только ужасаться. Это так обидно – знать, что ты муж, объевшийся груш, от которых у тебя происходит слепота, так же как у маленького Мука происходил слоновий нос, а у зазеркальной Алисы случались перебои с ростом.

Нет утешения, хотя он замечал, разумеется, всё, что можно было заметить, но можно и не заметить. Если бы оказалось, что она была неверна ему вчера, он бы снова вспомнил, что заметил, ибо такова функция памяти – вспоминать то, что известно, чему уже дано истолкование. И это не его вина. И не вина вообще, ибо есть такой уговор – не принимать в библиотеки инвективы против рогатых, слепых мужей, и против жен, неверных и любых.

Кинопроба «Луи в роли Карла» принесла Луи много всего, но, в частности, отчетливое ощущение воротника, который удушливо сходится на шее, ибо не бывать двум Карлам у Бургундии. Изабелла думала о нем теперь посредством слова «бедненький», которое дилинькало на той же ноте, что «дурачок», хотя последствия для телесности Луи у них выходили совсем уж разные.

Далее. «Сколько раз входил ты к жене ближнего своего? Пятьдесят восемь», – зачем-то соврал Луи и тут же поправился: «Вообще-то шестьдесят два, но как зашел, бывало, так и вышел.» Тот, кто сидит по ту сторону клети в исповедальне, сконфуженно: «Хорошо, сын мой, главное, что вышел, сын мой.» Кому ещё поведал Луи о своём прелюбодеянии? Никому. Кому Изабелла? Как ни странно, тоже никому. Кому кровать, простыни, подушка, тазик? В докриминалистические времена вещам не было разрешено ничего, кроме, быть может, скупого казенного отчета перед начальником административно-хозяйственной части Страшного Суда.

Ещё дальше. Однажды Луи вообразил себе покаяние перед Карлом. «Сир, я её восхотел и возымел, а дурных мыслей при мне, сами знаете, нет, кроме потрахаться». Эта фривольность, в шестнадцать показавшаяся бы Луи похвальной, «незакомплексованной», теперь разочаровала его – даже самовлюбленных шутов, случается, воротит от собственных острот.

Луи явился туда, как на работу в понедельник. Подтянутый, пустой, бритый, весь мыслями в воскресеньи. Изабелла уже дожидалась его, сидя в плетеном кресле. Было с избытком солнечно, как бывает только в апреле, место действия было залито прозрачной платиной, и мебель казалась обмазанной кое-где акациевым медом, который резво отливал янтарем, оливковым маслом и блестел желтым шелком. Они поприветствовали друг друга молча, потом Луи погладил её руку, приспустил рейтузы и сказал шёпотом: «У нас мало времени».

– Послушай, помнишь, как ты переписывал письма, которые писал мне Карл, во время крестового похода? – спросила Изабелла, тоже шёпотом. Она была серьёзна, словно от ответа на этот вопрос будет зависеть весь дальнейший ход событий – минет или как обычно.