Родина - Фернандо Арамбуру

Через полчаса растерянный Горка вышел из ризницы. На прощанье священник обнял его. Парень почувствовал, как его груди коснулась грудь дона Серапио, и это произвело на него странное впечатление. Он не был готов к физическим контактам такого рода. И все-таки: неужели дон Серапио относит меня к числу избранных? Пока Горка шел по улице, внутри у него от изумления образовалась пустота, некий экзистенциальный воздушный пузырь. Как странно, дон Серапио ни разу не упомянул про Хосе Мари. Как странно, он не упрекнул Горку за то, за что наверняка должен был упрекнуть: я редко вижу тебя в церкви. И тут Горка вспомнил – да и как было не вспомнить! – о чем ему совсем недавно говорила по телефону сестра. Ведь и священник тоже не проявил никакого интереса к его стихотворению.

Как только он вошел, мать спросила:

– Что было нужно от тебя дону Серапио?

– Хотел поздравить, вот и все.

– Я так и думала.

Через несколько дней уже никто не вспоминал про полученную Горкой премию. Никто. Теперь и мать, когда он возвращался домой, не спешила навстречу с перечнем приветов. Все успокоились. Наконец-то. По крайней мере, ему так казалось. И слава богу, потому что Горке уже до чертиков надоели поздравления, шутки и похлопывания по плечу, иногда искренние, но чаще насмешливые. А главное, надоело собственное стихотворение, которое, когда он перечитал его, запершись у себя в комнате, вдруг показалось ему настолько слабым, что после этого он не мог взглянуть на него без стыда.

Короче, Горке перестали докучать, и вот как-то в субботу он заглянул в таверну “Аррано”. С каждым разом ему становилось все неприятнее входить туда, видеть фотографию брата и отвечать на вопросы про него. Неприятны были дым, шум и плохо вымытые стаканы, иногда со следами губной помады. Но друзья зовут, и ты идешь. А если не идешь, это сразу берут на заметку. А если берут на заметку, это плохо.

С такими мыслями он подошел к стойке, потому что их компания решила заказать еще по стакану калимочо. На сей раз идти за выпивкой выпало Горке. За стойкой стоял Пачи с каменным лицом. Он остановил на Горке тяжелый взгляд, потом наклонился к нему:

– Ты неправильно ведешь себя, и это мне не нравится.

Горка поднял брови. На две-три секунды на лице его застыло удивление. И ему было страшно смотреть в злые глаза хозяина таверны.

– А что случилось?

– Не смей больше давать интервью фашистской газете и не смей брать деньги от банков, которые эксплуатируют трудящихся. Дело с газетой теперь уже не исправишь. Надеюсь, это не повторится. А второе исправить можно. Знаешь, что у нас тут? – Он поставил на влажную стойку перед оробевшим Горкой кружку, куда собирали деньги для заключенных. – Сюда вмещается как раз десять тысяч песет.

Закончив работу в обувном магазине, Аранча вышла на улицу и сразу увидела – вон он стоит, окутанный сквозистыми предвечерними тенями, ее брат Горка с лицом печальной собаки. Что случилось? У него к ней просьба. Нельзя ли ему пожить несколько дней у них? Почему? Жизнь в поселке стала для него невыносимой.

– А родители что говорят?

– Я хотел сперва обсудить это с тобой.

Она предупредила:

– У нас есть только одна кровать – наша.

Он готов был спать на полу, подстелив одеяло, а вместо подушки использовать полотенца. Аранча велела ему успокоиться и для пущей убедительности красноречиво махнула рукой. У них имеется еще и диван, хотя он, пожалуй, окажется для Горки слишком коротким.

– Ты ведь все растешь и растешь.

Потом она спросила, не от полиции ли он намерен скрываться. Ответ: нет. Честно? Честно. Аранча облегченно вздохнула. Тогда от кого, от приятелей?

– И от приятелей, и от кое-кого еще.

Брат с сестрой договорились, что сейчас они сядут на автобус и поедут в Рентерию, а потом Горка при ее муже расскажет, что у него произошло в поселке.

– Ведь если ты останешься у нас на несколько дней, Гилье имеет право знать причину, согласен?

– Разумеется.

Картина получилась такая: Гильермо и Аранча перед ужином сидят на диване, Горка – напротив на стуле, принесенном с кухни, потому что молодые супруги, хоть и много работают, пока не накопили достаточно денег, чтобы завершить обстановку квартиры. Горка со всеми подробностями рассказывает о том, что в общих чертах уже обрисовал сестре, пока они ехали в автобусе. Теперь, в присутствии зятя, он начинает с констатации факта:

– Или я уберусь из поселка, или повторю путь Хосе Мари. Выбирать тут не приходится. Меня берут за жабры. Я кажусь им слишком мягкотелым. Говорят, что из-за книг у меня совсем высохли мозги, смеются надо мной. Теперь вот и прозвище мне придумали – Монах. Но хуже другое. Постепенно им удается подмять меня под себя и заставить делать то, с чем я решительно не согласен. Сейчас у меня нет ни одного друга, с которым я мог бы поговорить так, как с вами. Да я и вообще больше помалкиваю, чтобы не ляпнуть чего лишнего. А вчерашняя история стала последней каплей. Я страшно устал. Всю ночь глаз не мог сомкнуть. Еще немного – и убежал бы в горы, чтобы спрятаться там, но потом вспомнил про вас.

– Расскажи теперь Гилье то, что рассказал в автобусе мне.

Вчера в “Аррано” Пейо отозвал его и еще одного парня в угол и зашептал, что у него в надежном месте спрятано четыре коктейля Молотова.

Гилье:

– А кто такой этот Пейо?

– Один из их шайки, и он с каждым днем становится все отвязнее.

Аранча добавила:

– Его отец был самым известным пьяницей в поселке. Каждый день люди видели, как он выписывает кренделя на улице. Его уже нет в живых.

По всей видимости, Пачи разрешил Пейо унести с собой несколько пустых бутылок. И тот уже сам раздобыл бензин. Купил? Дожидайся! Обычно он сует шланг в бензобак легковушки или грузовика и подсасывает горючее. Очень легко и просто. Так вот, он изготовил коктейли. Добавил туда машинного масла, чтобы огонь, по его словам, получился более “прилипчивым”. Сколько-то бутылок испытал в одиночку на карьере. Но еще четыре у него осталось.

– Он просто помешан на оружии и на борьбе и не сегодня завтра намерен вступить в ЭТА.

Пейо предложил нам провести акцию, когда стемнеет. Вот только никак не мог придумать, какую цель выбрать. Нет ли идей у нас? Поначалу он упомянул о Народном доме[83]. Там на двери остались следы огня после последнего поджога.

– А batzoki?[84]

Хуанкар: