Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Однако сегодня над ее троицей светило солнце.

— У нас сюрприз для тебя, — шепнула Роза, и все заговорщицки переглянулись. — Давай пойдем наверх!

Поднявшись на палубу, она застала всю команду «Адлера» в полном составе во главе с лейтенантом фон Домбровски, стоящей навытяжку — как на плацу.

И коммодор Пашен тоже был здесь. Он прибыл на Занзибар с поручением канцлера: передать султану Баргашу официальный документ от германского кайзера с заверениями в дружеских намерениях и предложением заключить с этой целью несколько политических и торговых соглашений. Султану Баргашу предлагалось также отозвать свой протест относительно соглашений, заключенных Германско-Восточноафриканской компанией и восточноафриканскими вождями — по которым их земли переходили под защиту Германской империи, — и вернуть домой посланные туда Баргашем войска. Султану Занзибара давалось двадцать четыре часа на раздумья, и если за это время коммодор не получит ответа, то будет вынужден отдать приказ всем семи судам эскадры занять боевую позицию напротив султанского дворца и его семьи и начать эвакуацию лиц, находящихся под защитой Германской империи. Султан Баргаш, в состоянии, близком к истерике, призвал на помощь доктора Джона Кирка, и тот, после прочтения кайзеровского письма, дал ему совет согласиться на все выдвинутые условия, против коих он как британский консул не имеет что возразить. Что султан и сделал незамедлительно. Семена стратегии Бисмарка дали всходы.

На Занзибар прибыла и Восточно-Азиатская крейсерская эскадра Военно-морского флота Германской империи под командованием адмирала Эдуарда фон Кнорра.

К Эмили приблизился адмирал и браво отсалютовал ей:

— От имени всей эскадры я приношу вам наши поздравления с днем рождения, досточтимая фрау Рюте.

Внешность адмирала Кнорра вполне соответствовала его имени: у него были пышные усы и бакенбарды, обветренное лицо, как у всякого моряка, — так, во всяком случае, тихо шептались между собой и хихикали ее дети. Сама же Эмили нашла, что, конечно, на его и без того грубоватом лице годы, проведенные на море, оставили след, однако оно показалось ей очень добрым, а в водянисто-голубых глазах, наполовину скрытых кустистыми бровями, она не увидела ничего, кроме дружеского участия.

Вопреки опасениям Эмили, все ее письма все же были доставлены Баргашу — сначала коммодором Пашеном, а потом и адмиралом Кнорром.

Султан выждал неделю, прежде чем с сожалением известить, что на эти письма он не может ответить: «…потому что много лет назад она сбежала с кем-то, не равным Нам по происхождению…» — такой была коротенькая записка, подписанная его секретарем.

— Благодарю вас, господин адмирал, — только и сказала Эмили, слегка наклонив голову.

— Я хотел бы сегодня вечером пригласить вас на борт моего судна, прошу вас быть моей гостьей. Собственно, мы уже даже закололи поросенка.

Эмили прикусила губу. Ее брови дрогнули, на какой-то миг сойдясь к переносице. Она не знала, смеяться ей или сердиться, и в конце концов выбрала первое.

Но у адмирала in petto[13]было и еще кое-что припасено для Эмили — эту ошеломляющую новость ей сообщили дети, заранее посвященные в тайну. За неимением конкретных указаний, как следует дальше обходиться с фрау Рюте, адмирал принял единоличное решение: на Занзибаре фрау Эмили Рюте должны выказывать должный респект как германской подданной.

— А далее я хотел бы вас уведомить, — торжественно провозгласил адмирал, — что с завтрашнего утра вы вольны выходить в город, когда только пожелаете — в моем сопровождении или в сопровождении других моих офицеров.

Возможно, Эмили лишь показалось, что при виде города у нее на какой-то миг перехватило горло, когда адмирал Кнорр протянул ей руку, помогая выйти из шлюпки, доставившей их с борта «Адлера» на берег. Возможно, ей даже изменила врожденная способность организма дышать, когда она впервые за долгие годы вновь ступила на занзибарскую землю, такую родную.

Во всяком случае, стояла тишина, и было удивительно тихо. Прямо-таки неуютно тихо, хотя на набережной толпились тысячи, и лица этих людей — все, как одно, — были обращены к ней; бронзовые лица арабов, коричневые всех оттенков и лилово-черные — мужчин и женщин с африканской кровью, цвета светлой латуни — пришельцев из Индии. Глаза, с любопытством устремленные на нее, вдруг начинали вспыхивать, пока наконец откровенно не засияли. Люди в белых, темно-коричневых или матово-красных одеждах, просто в ярких веселых узорчатых канга подходили все ближе, будто хотели удостовериться, что глаза их не подводят. Затем послышался шепот, похожий на тихий шелест листьев гвоздичных деревьев, и глубокий вздох многотысячной толпы стал волнами передаваться из уст в уста:

— Биби Салме! Она, как есть она! Наша Биби Салме вернулась!

Эмили даже через перчатку ощутила, как влажны от волнения пальцы Розы, в руку которой она вцепилась. Почувствовала, как Тони испуганно сжала другую ее руку, когда люди сгрудились вокруг них, сдерживаемые только адмиралом Кнорром и еще одним офицером, и обычно невозмутимый Саид взволнованно шагнул за их спины.

— Как вы поживаете, Биби Салме, у вас все хорошо?

— Вы останетесь с нами, Биби Салме?

Эти возгласы все еще звучали у нее в ушах, когда они с набережной свернули в первый переулок. Люди были повсюду, люди всех цветов кожи и с различными чертами лица. И когда Эмили посмотрела вверх, то увидела тоже любопытные лица. Много лиц. Окна были приоткрыты, и в них тоже были закутанные в шейлу и укрытые полумасками лица арабских женщин. Одна или две особенно смелых отважились ей кивнуть и даже помахать рукой.

Это было, как во сне. Исполнилась ее самая большая мечта, слишком огромная, чтобы она могла собраться с мыслями.

Люди уже запрудили весь ее путь в город.

— Аллах да пребудет с вами и вашими детьми и да благословит всех хорошим здоровьем!

— Аллах да благословит вас, Биби Салме!

— Ты видишь, видишь, это и взаправду Биби, она долго жила на чужбине, а вот теперь вернулась домой!

Матери сажали маленьких детей себе на плечи, чтобы те поверх моря голов смогли увидеть Биби Салме. Ту Биби Салме, историю жизни которой на Занзибаре рассказывали, как сказку. Слуги толпились вокруг нее и вытаскивали из-под шапочек на бритой голове сложенные записочки и тайком совали их ей прямо в руки: послания от старых друзей или дальних родственников султанской семьи, которые надеялись, что Эмили нанесет им визит, и, возможно, султан о том не узнает. Иногда массивная дверь — с искусным резным узором или с красивым узором из шляпок латунных гвоздей — была слегка приоткрыта, и Эмили словно бы различала шепот из этой щелки. Как будто в этих домах только и ждали, что она вот-вот постучит и войдет, и ей можно будет предложить кофе с печеньем.

Очень странно было снова оказаться здесь. С высоко поднятой головой и с открытым лицом идти по улицам и переулкам, по которым раньше ей было позволено ходить только закутанной с головы до ног и ночью. А теперь на ней было узкое платье, зашнурованное до талии, которое в память о Генрихе все еще было черным, маленькая шляпа с широкими полями от солнца.