Смертию смерть поправ - Евгений Львович Шифферс

осознал свою духовную ограниченность, эту невозможность когда-нибудь испытать счастье внезапного нелогичного прозрения, не очень гнетет меня, потому что я хотя бы на твоем примере вижу, какой дорогой ценой приходится платить за эту роскошь. И не то, что я испугался ХОТЕТЬ этого — просто нет во мне такого, не дано, но все же в глубине души я с мелким довольством потираю ручки — и слава богу, что не дано.

Вот, милый друг, такие-то дела, вот в чем я вынужден сознаться тебе и себе. Но если ты воспользуешься моим признанием и перестанешь время от времени перебрасывать мне через стену записочки, как ТАМ, то это будет очень бессовестно с твоей стороны. Я же все равно обещаю тебя не забывать и не предавать, и писать свои записочки, как ЗДЕСЬ, потому что я в этом малость теперь соображаю, а буду, видимо соображать еще лучше.

Обнимаю тебя, очень хорошо бы повидаться, Машка тоже скучает по тебе и вспоминает часто — приезжай!

Твой Игореша.

20.12.67.

Напиши мне фамилию того типа, который писал про Быть или Казаться. Можно ли его где-нибудь достать?

Ленинград, К-9, до востребования, И.Е. Маркову.

Москва, К-9, до востребования, Е.Л.Шифферсу.

Игорь, я тороплюсь тебе ответить, чтобы письмо пришло до Рождества, чтобы ты прочел мои тебе приветы, потому что ПО СУТИ ты их уже имеешь и знаешь, так как я думаю о тебе и радуюсь тебе, но вот пока еще не очень веришь в них, НЕПРОЯВЛЕННЫХ; потому ПРОЧТИ, чтобы много у тебя было сил и веры, чтобы достало тебе покорности к СУЩЕСТВУ, которое научает тебя в тебе и мыслям Шопенгауэра и Фридриха, и многих еще, которых ты не ПРОЧЕЛ в наиболее простой их яви в слова; чтобы в свой срок, не раньше и не позже, если-позже-то-пусть-хватит-сил, устал бы ты носить в себе человечью ГОРДЫНЮ, первородный грех его, и отдался бы весь ДРУГОМУ, которого каждый определяет по-своему, если имеет в себе, а чтобы захотеть этого, нужно только ЗАХОТЕТЬ самому, нужно только сломить свою маленькую гордость и отдать ее в услужение, в горничные или дворовые, отдать САМОМУ и ДОБРОВОЛЬНО ХОЗЯИНУ-ЧТО-ЛУЧШЕ-МЕНЯ. Мы с тобой уже, вероятно, не в школе, уже плохие ученики, потому зачем нам допускать в себя школьные огорчения? Нет, Игорь, то, что открылось в тебе, то, что родилось от брака твоего ЗНАНИЯ и его ЗНАНИЯ сегодня, вовсе не уложится никогда ни в автора мира, который лишь воля и представление, ни в другого, который мечтал о сверхчеловеке и убивал постоянно Христа, нет, Игорь, ЭТО твои СЫНЫ в мире ТРОИЦЫ, твои, и ты обязан читать, как обязан есть и дышать, чтобы произвесть простое, первое семя, должен есть и есть, чтобы иметь силы ЗАДАВАТЬ вопросы, которые будут рождаться детьми, понимаешь, детьми от тебя и ЕГО, вот что я имел в виду, когда писал о заботе, о ситуации, о желании ОТДАТЬСЯ КОМУ-ТО, кто переспит со мной и родит из меня слова. И эти твои слова-дети будут единственными, никто кроме тебя не сможет их родить никогда, это ж омерзительный якобы закон, что не ты, так кто-нибудь другой вместо тебя откроет то же самое, нет, никто не сделает ЗА ТЕБЯ твою работу, и я рад, что ты пишешь о хромом дачнике, рад, будто ждал все время, о чем же начнешь, о ком из своих, из ВАШИХ, детей, будто надеялось во мне все, что именно о нем, наиболее несчастном и У-БОГОМ, взвалишь ты на себя заботу, будто избавилось огорчение, что станешь делать что-то другое.

САМ я в незнакомом мне прежде изнурении, почти мистически знаю страх и боль роженицы, ее обмороки, и снова проклятые схватки, когда кричишь от боли и нетерпения, и ее все же знание, что успокоишься родив, и незнание в себе такого успокоения вовеки. Все внутри, в СОЗНАНИИ и БЕССОЗНАНИИ моем, знает, о чем Я могу написать, и не хочет, чего писать, раз ведомо, а брачная ночь с НИМ наступает по ЕГО воле, мне надо быть только раздетым, голым, и что-то еще узнать, чтоб смочь умилостивить мужа. Это невыносимо, и пишу тебе об этом, чтобы СФОРМУЛИРОВАТЬ-УМЕРТВИТЬ это в себе. А еще и простые физические болезни. Много раз, когда слышу вести о судах и арестах, хочу пойти и сказать, чтобы взяли и меня, только люди, которые рядом, так или иначе не позволяют мне этого сделать, — и это тоже большая моя болезнь, хотя я сам презираю всякое царствие кесаря и не чту возможным верить в его совершенства, мне одинаково чужды и наши и прочие, в них неправда. Но я у же не волен закрывать свое сердце как раньше, и боль и жалость ко всем уводят меня с ума, который обязан хранить мое Я, а не разбрасывать без моей воли всем, кто просит и не просит. Я, видимо, слишком долго сопротивлялся, потому-то такая плата, ибо ОН-ТО, вечный ПРОЦЕСС, живет и существует по своим заповедям, которые он проговорил через лучшего из нас нашими словами. Спасаюсь чтением Владимира Соловьева, особенно 6, 8, 1 томами его собрания сочинений. Человек, который про Быть или Казаться, Серен Кьеркегор, датский философ и теолог, работ его у нас, по-моему, нет, но о нем писала П.Гайденко в «Вопросах литературы», кажется, номер семь, его читал Леверкюн, когда пришел к нему черт. О Файгингере не знаю. Шварца, действительно, не ДОЧИТАЛ, потому что, по-моему, и мало добросовестен в пересказах. Советую книгу Грея Уолтера «Живой мозг».

Да, ты прав, все те, кто не выдерживает искушения ВОЛИ, кто хочет насильно начинить свое знание другим, свое ПРАВЕДНОЕ знание, подлежат чур-твоему-исследованию-не-зря. Подбрось туда и Платона, который начал жизнь со СМЕРТИ праведника Сократа, и весь-то свой идеальный мир создал, ибо этот неправеден, раз убил Сократа, убил правду, а кончил своими «Законами», по которым следует УБИВАТЬ таких, как Сократ.

Это — В.СОЛОВЬЕВ.

24.12.67.

Обнимаю, целуй Машку. Женя.

Глава шестнадцатая

Тотем

Второй весной Эдип ушел от змей.

Глава семнадцатая

Жизнь-для-смерти

И Урию укрыли простынями, и одеялом земли укрыли, и плакали много, потому что печально и плохо все это.

Да, это так.

И Маленький у себя в закоулках плакал, потому что любил своего прадеда Урию, и думал, что ему было бы веселее там, В МИРЕ ИНОМ, если бы обрезал его весельчак дед, если бы попил из маленькой пипки крови себе на сны. Я бы