Смертию смерть поправ - Евгений Львович Шифферс

отдал тебе ее всю, но ты вот не дождался моего прихода, а я и поцеловать тебя не могу, не пускают меня стенки дома Марии, внучки твоей и моей матери; и еще я плачу оттого, что как ни хвастал Хаи, что придет тебя навестить и подвезти, он не сможет этого сделать, потому что позвал его в себя крик из России, он сейчас болеет человеком в сумасшедшем доме на Оке, и только стругает кресты, много-много крестов, там и мой высокий стоит, дедушка, а тебе идти придется пешком, а тебя спеленали туго, как пойдешь ты и как дойдешь? Где, когда и зачем упадешь?

Да, это так.

Подожди, полежи немного, я сейчас, ЗДЕСЬ я могу еще вылезти из своей конуры, как и ты вылез из другой своей, подожди, сейчас я тебя освобожу, сейчас, ДЕДУШКА, вот только пусть мать моя немного забудется, и я уползу в самый дальний ее угол, и там приду к тебе, а она будет думать, что я притих себе где-то, что играю с ней в ее прятки, дедушка, она очень смешная и очень славная, твоя маленькая девочка Мария. Маленький молился так у себя внутри, в царствии своем, где он царь и владыка, и тихо двигался к выходу, и притих там, и Мария счастливо уснула у ног своего деда. И тогда Маленький распеленал старика Урию, и старик потянулся до хруста, и обещал, что по снам будет приходить в ночи Маленького, когда его скрутят пеленками тоже, и будет раскрывать его тоже, чтобы Маленький мог побегать по своим тропам свободно, а не лежать кульком в тряпках, чтобы, видишь ли, вырасти стройным.

Да, это так.

Ух ты, ух ты, какой ты малый славный, ух ты, ух ты, маленький мой стручок! Ишь какие крепкие ручки, ишь как рвут они славно узлы мои, ишь ты, ишь ты, моя травинка, ну-ка открой мне глаза, чтобы я смог тебя рассмотреть хорошенько, РАСПЕЛЕНАЙ мне глаза, внучек, чтобы мне прикоснуться к тебе совсем. Э, какой ты смешной, червячок мой, змейка моя смешная, ой, не трогай меня так часто, а то я УМРУ со смеха! Ну-ка, ну-ка, похлопай в ладошки, а я покажу тебе танец, самый славный и самый печальный, неподвижный самый из всех, ты стучи, ты стучи ладонью, из пеленок я сделаю платье, и прикроюсь, прикроюсь стыдливо, завлеку тебя, малышня; ты стучи мне, стучи ладонью, чтобы ноги мои открылись, чтобы ноги мои побежали на Оку, где старик Хаи, чтобы ноги бежать не устали, чтобы ноги сказать не устали, что мы знаем о деле его. Ты стучи, ты стучи мне танец, ты стучи мне веселую пляску, бейся в руки себе, в ладони, ты сейчас ковыряй в них дырки, в нашем танце сверли в них дырки, чтобы не было больно потом, чтоб ПОТОМ они просто раскрылись, просто вспомнили и открылись, пляску вспомнили, ты стучи. Не жалей, не жалей ладони, мы с тобой уже близко к цели, вот Ока течет, высока-Ока, и вот дом стоит, где Фома, где Фома сидит, и Хаи сидит, и где крест твой стоит у ворот. Ты стучи мне в ладони, стучи, ты на плечи мне в пляске лезь, ты примерься, малыш, примерься, ты раскинь свои руки в крест. Ты стучи мне, стучи, малыш, ты запомни дерево это, и размеры его запомни, ведь тебе в нем висеть, не мне, ты его осмотри хорошенько, ты советы им сделай всем, что и как, почему и зачем, пусть Хаи тебя тоже посмотрит, пусть узнает он ТОЖЕ ПЕЛЕНКИ: был отравлен он мамой твоей, потому ей готовит подарок, крест для сына готовит ей, пусть узнает Хаи тревогу, пусть мольбы свои вспомнит во снах, пусть узнает закон справедливый, что ты просишь, на сколько просишь, все получишь, но вместе с платой, что просил, тем и будешь платить, ты просил во снах избавления, ты просил у Марии прощения, ты просил у Марии смерти, и она тебе отдала, так и ты отдашь ей тоже, смерть ее ты отдашь, Хаи, смерть ее и процентов немного, сыну крест приготовь, Хаи.

Да, конечно, уж это так.

Старые ноги Урии твердо и молодо били тропу, и она была ровной и славной без высоких поворотов, когда боишься открыть левый глаз, чтобы не рухнуть вниз, влево и вниз, потому что ты порядком стар и боишься уже высоты. Тропа сама билась в ноги Урии, как тогда она билась в ноги Хаи, чтобы он забыл о песке, чтобы узнавал новую пляску, когда ты здесь еще и уже не здесь, когда нет в тебе времени протяженного, когда ты видишь все разом, как вот видишь ты вечером звезды, все звезды вместе, а ведь многих из них уже нет в живых, только свет их бредет к тебе. Тропа билась о ноги Урии, и пеленки бежали за ними бараном воды в ветре, и Маленький сидел счастливый на шее старика, и видел весь мир и богатства его, и смеялся уже сейчас Маленький, как будут искушать его в юности, предлагать вот эти вот земли. Урия учился этой новой для него ходьбе, вспоминал о ней, потому что знал ее уже прежде, знал, но забывал в своих других тропах на земле. Учился-резво-гнулся-в-коленях, и рад был очень, что Маленький здесь с ним, что помогает ему скрипом ладоней, что бьет ему такт стопами своими ЦЕЛЫМИ в предплечье, раз-раз-и-два. И теплая пипка на шее сидит у Урии, теплая и пахучая, дай я ее кусну, эх, как все хорошо устроилось, надо бы всем рассказать об этом, но как рассказать, чтоб поверили? Ведь и Урия сам боялся, сам боялся, а уж он был смельчак большой, как бы им рассказать, малыш, чтобы они не боялись, чтобы их не вспугнуть, чтоб помочь им? У тебя молодая головенка, у тебя сердечко туковое, ты уж постарайся, Маленький, очень-очень их жалко мне, они кричат, потеют, машут руками, но всегда, ПОСТОЯННО боятся ухода своего на тропу, всегда, постоянно, разве только вот забывают, когда ложатся с подружкой в холод росы песка? Или когда стучит их сердце, ты стучи мне, стучи мне пляску, когда ЖАЖДОЙ стучит оно? Может быть, вот здесь есть выход? Ты подумай, ты много думай, много-много, малыш-стручок, а они тебя пожалеют, ПРИРАСТЯТ тебя к маме-дереву, прикрепят тебя, чтобы ПРОРОС. Вон какие вкусности в пятках, вон какие веселые пальчики, ты, мой Маленький, много думай, как раздать