Клуб избранных - Александр Овчаренко

– Ох, подведёт нас этот гэпэтэушник под монастырь! Повяжет нас «уголовка» с таким бригадиром всех до одного. Надо что-то делать! – шепчется за его спиной «братва». И вот однажды Санька Ганс и Венька Шкет, находясь у Штыря в гостях, прямо за столом, щедро уставленным выпивкой и закуской, двумя выстрелами в грудь хлебосольному хозяину, быстро и незамысловато решают эту проблему. После чего, старательно уничтожив отпечатки своих пальцев, не торопясь, покидают квартиру.

У самого порога Ганс вдруг останавливается: «Слышь, братэло, а «лопатник»-то[81]мы у него не проверили! Зачем добру зря пропадать! – говорит он Шкету и деловито возвращается в комнату. Остановившись рядом с неостывшим трупом хозяина квартиры, Ганс вскидывает правую руку и делает один точный выстрел. Пуля попадает Шкету в кадык, и тот, захлёбываясь обидой и собственной кровью, сползает по стене коридора на пол. После чего Ганс стирает с пистолета свои отпечатки пальцев и вкладывает в ещё тёплую ладонь Штыря.

Ещё не выветрилась из квартиры пороховая гарь, а Судьба в лице седого камнереза уже выбила на памятнике Штыря, а заодно и на скромном могильном камне Шкета, по восемь одинаковых цифр. Не знали Штырь со Шкетом, что так фишка ляжет: родились они порознь, в разное время, а умерли одинаково, от одной руки, в один и тот же день.

После пышных похорон Штыря братва устроила в местном ресторане не менее пышные поминки, на которых Ганс, ставший во главе бригады, сильно горевал по поводу безвременной кончины «правильного пацана Штыря» и клеймил позором покойного Шкета, позволившего поднять руку на своего товарища.

Вот такая она – жизнь бандитская: яркая, да короткая, как пистолетный выстрел! Короче её разве что воровское счастье!

* * *

Похороны авторитета – событие особое, достойное кисти художника. На время похорон прекращаются «разборки», отменяются «забитые стрелки», забываются (временно) обиды. По не писаным, но строго соблюдаемым правилам, даже непримиримые враги обязаны мирно сидеть за поминальным столом. Завтра, после похорон, они могут сойтись в смертельной схватке, но сегодня будут скорбеть вместе со всеми, поднимая в память об усопшем рюмку за рюмкой, и искоса поглядывая друг на друга.

Скотч не был мелким воришкой, Скотч был воровским авторитетом, поэтому хоронили его всем воровским миром. Пышно хоронили! Для этого «кореша» покойного обложили местный бизнес дополнительной данью. Местные «олигархи» поохали, почесались, но заплатили, утешая себя тем, что если бы каждый месяц рэкетиров и прочую сволочь отстреливали, то они, пожалуй, нашли бы деньги, чтобы этих кровососов закопать глубже.

Гроб покойному справили дорогой: из красного дерева с серебрёными ручками, кипейно-белым позументом и массивными кистями. Для прощания арендовали помещение давно пустующего местного драмтеатра. Сценарий похорон был неоднократно отработан на практике, поэтому всё происходило по уму: во дворе драмтеатра скорбящую «братву», среди которой мелькали «правильные пацаны» почему-то одетые в белые рубашки, встречали два распорядителя из числа мошенников на доверии, имеющих приятную внешность и на момент похорон ещё не объявленных в розыск. В траурно убранном зале под печальную музыку Шопена в почётном карауле возле гроба покойного стояли уважаемые люди, покрытые скорбью и многочисленными татуировками. Два чудом оставшихся в живых телохранителя Скотча, с повязанными на левых рукавах траурными лентами, были призваны обеспечивать порядок в зале, но так как никто буянить и не думал (для этого есть поминки), грустно слонялись по залу с каменными лицами.

Поскольку у покойного ни близких, ни семьи не было, то роль безутешной вдовы играла «Люська – раздвинь ноги» – молодая, но опытная проститутка, взятая Скотчем в последний год на полное содержание. Одетая в траур по последнему слову моды, и нацепив на себя все золотые «цацки» подаренные ей покойным при жизни, Люська со скорбным видом принимала многочисленные соболезнования, одновременно ощупывая взглядом присутствующих мужчин, мучительно решая проблему: к кому теперь прижаться молодым упругим телом.

Скотч лежал в гробу, одетый в парадную униформу: малиновый пиджак, белую рубашку без галстука и тёмные брюки из «мокрого» шёлка. На ногах покойного поблёскивали лаковые «корочки» с длинными, слегка загнутыми по моде носами.

В пожелтевшие руки новопреставленного вложили образок с ликом какого-то святого, (батюшка сказал, что этот подойдёт) и ключ от любимого «Мерседеса». В нагрудный карман пиджака усопшего «братаны» положили включённый «мобильник» последней марки и пачку «баксов», на первое время.

Затуманенный почти настоящими слезами взгляд «безутешной вдовы» ревниво скользил по покойному. Вытирая чёрным кружевным платочком очередную слезинку, Люська с неудовольствием отметила, что массивная золотая цепочка, которую так обожал её гражданский муж, куда-то пропала.

– Спёрли, сволочи! – сообразила «безутешная вдова». – Лучше бы я её себе на память, как золотой «Ролекс», оставила.

Ровно в час по полудню состоялся вынос тела. Впереди похоронной процессии, посверкивая трубами на нежарком осеннем солнце, шёл оркестр. За оркестром четверо дюжих «пехотинцев» медленно и с трудом несли тяжёлый гроб с телом усопшего. За гробом следовала «безутешная» Люська, которая в глубине своей вдовьей души была довольна покроем траурного платья, чей чёрный цвет выгодно подчёркивал её стройную фигуру. Молодая вдовица жалела, что ниспадающая с маленькой изящной шляпки чёрная вуаль скрывает хорошенькое личико, поэтому всё своё женское очарование постаралась вложить в походку, из-за чего излишне прямо держала спину и чуть-чуть больше, чем дозволено приличием, покачивала соблазнительными бёдрами.

Рядом с Люськой следовал Вертлявый, который, помогая вдове справиться с нахлынувшим горем, аккуратно поддерживал её под локоток. Вертлявый был преемником покойного Скотча, и по праву старшего распоряжался похоронами.

Преемник по внешнему виду проигрывал бывшему боссу. Был он болезненно худым и долговязым. Впалые щёки и коротко стриженая голова на тонкой шее создавали законченный портрет туберкулёзника.

После Вертлявого шли деловые люди и прибывшие на похороны делегаты из других районов, потом чинно ступали заместители Вертлявого и «бригадиры». В конце похоронной процессии толкалась отчасти пьяная мелкая уголовная шушера.

Ближе к голове скорбной процессии в чёрной рубашке с распахнутым воротом, который открывал посторонним взорам массивную золотую цепь на хорошо накаченной шее, в одном строю с крупными уголовниками вышагивал Быкадоров. Окружающие косились на огромную фигуру незнакомца и благоразумно помалкивали. Лишь помощник Вертлявого, Тур, на которого были возложены вопросы обеспечения собственной безопасности, протиснулся к Быкадорову.

– Здорово, братан! – начал разговор Тур. – Я смотрю, ты не из наших! Откуда будешь?

– Я из Питера! – степенно отвечал Быкадоров, слегка скосив взгляд на низкорослого Тура.

– А под кем ходишь? – не унимался начальник контрразведки местного разлива.