Мэри Роуз - Шарлотта Лин

Его глаза сузились.

— И каждый убийца? Каждый еретик? Каждый обманщик?

— Ради всего святого, Энтони! Неужели это никогда не кончится?

Его упрямство рухнуло.

— Не знаю, — пробормотал он и пожал плечами. — Когда-то я думал, что это может закончиться.

— Да, я тоже так думала. Тогда ты прислал мне кольцо и я была самым счастливым человеком на свете.

Он посмотрел мимо нее, в темноту.

— Но это не закончилось.

— Почему нет, любимый? Что случилось с тобой потом, что разрушило эту надежду?

— Ничего, — ответил он.

— Ты лжешь.

— Возможно.

— Я хочу, чтобы ты женился на мне, — услышала она вдруг свой голос. — Сегодня я испугалась до смерти, мой мир пошатнулся, и мне нужна твоя поддержка.

— Я знаю, жизнь моя. Но не получится.

— Опять будешь рассказывать мне, что я должна выйти за Сильвестра, потому что ты меня не достоин? — набросилась она на него. — Ты знаешь, что большинство людей в Англии уже считают иначе? Король даровал тебе пожизненный титул, ты командуешь его кораблем и пользуешься его расположением. Даже в Портсмуте никто больше не осмеливается клеветать на тебя, не говоря уже о том, что мне всегда было на клевету наплевать.

Они посмотрели друг другу в глаза, бесконечно растерянно и влюбленно.

— Ах, Фенхель Прекрасная, — наконец произнес он, — я всегда говорил тебе, что я — чума.

— Чума, которую я люблю, сэр. Иначе этой проблемы не было бы.

— Как думаешь, ты можешь дать мне еще время?

— Сколько?

— Не знаю. Король сказал, что когда-то он доверил нам с графом Рипонским «Мэри Роуз», но во второй раз он не сделает этого просто так. Но если я больше ни в чем не провинюсь, то самое позднее весной он позволит мне хотя бы снова сделать ее мореходной, что с учетом ее теперешнего состояния может занять добрых полтора года. Это нужно делать срочно, Фенхель, она рассыпается с каждым днем, который проводит в Темзе. И если «Мэри Роуз» официально снова станет мореходной, она по-прежнему останется перегруженной, уродливой и не сможет выдержать сражения в наветренной позиции, она перевернется на подветренный борт. Ее нужно доставить сюда, в наш док. А чтобы решить ту проблему с центром тяжести, ей нужна совершенно новая система укрепленных шпангоутов…

— Энтони Флетчер, — перебила она его. Он поднял голову. — Ты не мог бы немедленно заткнуться, пока у меня не зачесались руки? Ты понимаешь, что ни с кем из нас не разговаривал столько с тех пор, как мы вытащили тебя из Клинка? Мы окружили тебя пониманием, поскольку насилие лишило тебя дара речи, но как только речь заходит о твоей «Мэри Роуз», твой язык превращается в настоящего феникса и восстает из пепла. Так что, мне опять ждать ее, да? Как будто у меня времени — целая вечность. Он смотрел мимо нее и молчал.

— К дьяволу, поговори со мной! — закричала она на него.

— Я должен ей, — выдавил он из себя, не глядя на Фенеллу.

— Ей, ей, ей! А мне ты ничего не должен, черт тебя подери? Он молчал. Заметив, как сильно впились его ногти в ладони,

она почувствовала, что ярость испарилась.

— Объясни мне, — попросила она. — Помоги мне понять.

— «Мэри Роуз» — это не мой корабль, — произнес он, по-прежнему глядя мимо нее. — Это корабль Ральфа. Ральф в пустоте, он умер ради нее, и я больше ничего не могу для него сделать. Только не позволить разрушить его корабль.

Никогда еще Сильвестр не был так рад вернуться домой, как в это утро. Жизнь при дворе так сильно терзала его тело и душу, что временами он испытывал искушение напиться с самого утра, как поступала Анна. То, во что он верил, казалось, разбилось прямо у него на глазах, невозможно было отличить ложь от правды.

Верно ли было выступать за реформирование Церкви, за свободный путь к Господу, если теперь именно реформаторы посылали на костер тех, кто считал иначе? Верно ли было бороться за право наследования дочери Анны, если ради этого должны были умереть люди, следовавшие велению своей совести? Обязательно ли было движению Ренессанса, которое должно было нести свет и учение, погружать все существующее во тьму? Нужно ли разбивать, чтобы строить новое, убивать, чтобы дать место жизни? Может ли цель, благословившая убийства, когда-нибудь снова стать священной?

Все чаще и чаще ему становилось больно думать об этом, он тосковал по своему мирному дому и теплу друзей. Люди при дворе оставались ему чужими, хоть они и пытались подлизываться и искали его общества. Казалось, воздух звенел от напряжения, а когда среди зимнего холода Анна снова родила мертвого сына, на дворец Уайтхолл опустилась давящая и затаившаяся тьма. Когда вновь забеременевшая Анна ожила, окрыленная надеждой, Сильвестр хотел попросить короля отпустить его, но потом не смог заставить себя сделать это. Анна рухнула в пучину отчаяния, и Сильвестр тревожился за нее.

— Он никогда не любил меня, Сильвестр. Никогда, никогда, никогда.

— Конечно, он любил вас. Он все еще любит вас. Просто он готов разбить себе голову от желания иметь сына.

— Вот в этом качестве он меня и любил, — пробормотала Анна. — Как образ женщины, держащей на руках его сына. Так же, как отец любил во мне образ дочери, которая поможет ему пробиться наверх. Вы знаете, что все они от меня отвернулись? Мой отец, мой дядя Норфолк, даже мой брат, который обязан мне всем. «Пойми нас, Анна, — говорят они, — мы должны нести ответственность и в данный момент вынуждены держаться подальше». Крыса Кромвель, взобравшийся наверх в моей тени, отворачивается и не здоровается, когда я иду ему навстречу. Скажите мне, Сильвестр, ваш друг Энтони бросил бы когда-нибудь тонущий корабль?

— Вы не тонущий корабль, Анна.

— А вы самый кошмарный лжец и самый милый мужчина в Англии. Ну же, катитесь прочь, как и другие. Я знаю, вы прирожденный рыцарь, но я не позволю, чтобы вас пороли из-за меня.

Однако он все равно остался, пока не наступила весна и Анна немного не оправилась. Она снова начала флиртовать с сонмом придворных и щебетать о принце, которым скоро забеременеет и произведет на свет живым. Она очень много пила, но так ей было лучше. Сильвестр же, напротив, чувствовал себя совершенно изможденным. Без особой надежды он попросил у короля разрешения поехать домой.

— А мы-то думали, что вы прочувствовали вкус жизни при дворе, молодой человек из Портсмута, — заметил Генрих VIII. Как это часто бывало, разговор шел за едой. По правую руку от него сидела парочка братьев из Уилтшира, ходивших за ним, словно тень, — Эдвард и Томас Сеймуры, считавшиеся реформаторами, но Сильвестр никак не мог их раскусить. По левую руку от Генриха сидела бледная дама, похожая на старшего из Сеймуров.