Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Я всеми силами постараюсь доказать вам, что вы не ранены, и таким образом принесу вам большее облегчение, чем если бы отодвинул этот камень. Беру я недорого. Я избавлю вас от страданий всего за три доллара в час.

— В час? — взъярился Бартни. — Немедленно спускайтесь и снимите с меня этот камень, или я спущу с вас шкуру.

— Пусть даже против вашей воли, — не унимался мистер Скиггс, — я чувствую, что призван излечить вас, ибо долг каждого — помогать страждущему, ну или тому, кто таковым себя вообразил. А теперь очистите свое сознание от всего чувственного, и приступим к исцелению.

— Спускайся вниз, ты, бездарный узколобый фанатик! — завопил Бартни, в пароксизме ярости забыв о боли. — Спускайся, и я выбью из твоей башки всю Христианскую науку до последнего словечка!

— Начнем с того, — вступил пронзительный фальцет из окна, — что боли не существует вообще. Никакой. Вы хоть начинаете постигать это?

— Не-ет! — заорал Бартни. — Ты… ты… — От бессильной ярости он потерял голос и только хрипло булькал.

— Во всем виновато сознание. Разум есть всё. Материя — ничто, абсолютный ноль. Вы здоровы. Вы думаете, что вам больно, но это не так.

— Врешь! — просипел Бартни.

Не обращая на него внимания, мистер Скиггс продолжил:

— Таким образом, если боли не существует, она не может воздействовать на ваше сознание. Это не физические ощущения. Если у вас нет мозга, то и боли быть не может, значит, то, что вы считаете болью, воздействует на мозг. Понятно?

— О-о-о, — взвыл Бартни, — если бы вы знали, какую яму себе копаете, то бросили бы паясничать!

— А поскольку так называемая боль есть ментальное ощущение, значит никакая лодыжка у вас не болит. Это ваш мозг воображает, будто боль есть, но все ощущения направляются в мозг. И очень глупо с вашей стороны жаловаться на боль…

Терпение Бартни лопнуло. Он набрал побольше воздуха и издал такой вопль, что эхо от него еще долго носилось в ночном пространстве. Он кричал снова и снова, пока наконец не услышал шаги: кто-то шел по дороге.

— Эй, кто здесь? — послышался чей-то голос.

— Слава богу! — выдохнул Бартни. — Помогите, со мной случилось несчастье, — позвал он, и вскоре могучие руки ночного сторожа отодвинули камень и освободили бедного пленника.

Бартни захромал прочь.

— Спокойной ночи, — елейным голосом произнес адепт Христианской науки. — Надеюсь, что произвел на вас некоторое впечатление.

— Несомненно, произвели, — отозвался Бартни, он еле ковылял, опираясь на плечо сторожа, — незабываемое впечатление.

Два дня спустя Бартни сидел, подложив под больную ногу подушку, и просматривал почту. Из стопки писем выпал незнакомый конверт. Бартни вскрыл его и прочел:

Уильяму Бартни

Счет от доктора Гипеции Скиггса

за исцеление с помощью Христианской науки — 3 доллара.

Оплата принимается чеком или почтовым переводом.

Шли недели. Нога у Бартни зажила. На заднем дворе он разбил клумбу и стал заядлым цветоводом. День-деньской он сажал и сеял, чтобы назавтра выполоть посаженное вчера. Зато ему было чем заняться, ибо юриспруденция порой навевала невыносимую скуку.

Однажды ясным солнечным днем он вышел из дому и направился к клумбе, проведать, как принялась покупная рассада анютиных глазок, высаженная им накануне в порыве отчаяния. Его изумленному взгляду явлен был длинный и тощий тип, который с вороватым видом согнулся над клумбой и выкапывал одно из недавних приобретений Бартни. Неслышными шагами Бартни подкрался к нему сзади и сурово произнес:

— Что вы здесь делаете, сэр?

Тот обернулся:

— Я тут парочку цветочков… э-э… сорвал…

Длинный тощий тип с вороватой миной умолк. Лицо его было совсем не знакомо Бартни, но голос — визгливый, капризный фальцет, — забыть этот голос было невозможно. Бартни медленно подошел поближе, не сводя плотоядного взгляда с обладателя голоса, так волк смотрит на свою добычу.

— Ну, мистер Скиггс, как это вас занесло в мои владения?

Мистер Скиггс оказался невероятно застенчив и скосил глаза в другую сторону.

— Повторяю, — сказал Бартни, — вы в моих владениях и в моей власти.

— Да, сэр, — ответил мистер Скиггс, ежась от недобрых предчувствий.

Бартни схватил его за ворот и затряс, точь-в-точь как терьер треплет пойманную крысу.

— Ах ты, тщеславное отродье Христианской науки! Жалкий лицемер! Что?

Скиггс протестующе взвизгнул, и Бартни взъярился не на шутку:

— И ты еще смеешь скулить? Тебе ли не знать, что боли не существует? Давай поучи-ка меня своей христианской науке. Скажи: «Разум есть всё» — говори!

Мистер Скиггс в перерывах между встрясками проблеял:

— Ра-аз-зум есть всё.

— Боль — ничто! — мрачно возвестил его мучитель.

— Бо-бо-боль — ничто! — прочувствованно повторил мистер Скиггс.

Трепка продолжилась.

— И запомни, Скиггс, все это для твоей же пользы. Надеюсь, ты проникся этим до глубины души. Заруби себе на носу: жизнь такова, стало быть — такова жизнь. Усвоил?

Он перестал трясти Скиггса, но продолжал стягивать воротник на его шее. Адепт Христианской науки взбрыкнул и забился, пытаясь вырваться.

— А теперь, — сказал Бартни, — будь так добр убедить меня, что не чувствуешь никакой боли. Давай скажи мне об этом.

— Я не чу-уй-ствую, ой, — выкрикнул Скиггс, спотыкаясь об огромный камень, — никакой-ой боли!

— А теперь, — сказал Бартни, — будь так добр заплатить два доллара в час за твое христиански-научное исцеление. Раскошеливайся.

Скиггс было заколебался, но взгляд Бартни и особенно его хватка убедили проповедника, и он неохотно вытащил банкноту. Бартни разорвал ее на мелкие клочки и развеял их по ветру.

— Теперь убирайся.

Скиггс, почуяв, что хватка на вороте ослабла, пустился во весь опор и пересек границу участка быстрее, чем можно было бы себе представить.

— До свидания, мистер Скиггс! — весело крикнул ему вслед Бартни. — Если вам еще понадобится лечение, обращайтесь в любое время. Цена прежняя. Я вижу, что кое-чему мне вас учить не надо. Боли не существует, когда больно кому-то другому.

Настал жаркий июльский вечер. Насекомые, просочившись сквозь сетки на дверях и окнах, кружились вокруг светильников, словно людской рой на карнавале, букашки звенели, гудели и шмякались, треща крыльями. С вечерних улиц в дома заползал удушливый зной позднего лета, изнуряющий и неодолимый, он раскалял стены и, отражаясь от них, кутал все живое в свое громадное жаркое одеяло. В аптечных лавочках усталые и сердитые продавцы раздавали мороженое сотням жаждущих, но обманутых в своих ожиданиях посетителей, ибо электрические вентиляторы по углам лишь издевательски жужжали, не давая прохлады. В квартирах по всему Верхнему Манхэттену лоснящиеся негритянским потом фортепиано бренчали регтаймы, выученные еще прошлой зимой, то здесь, то там какая-нибудь истомленная женщина оглашала округу жарким сопрано. Белые рукава рубашек мелькали, словно огни маяков, в окнах доходных домов, выстроившихся вдоль улицы ярусами от четырех до восьми, по количеству этажей. Короче говоря, это был обычный жаркий летний вечер в Нью-Йорке.