Больше чем просто дом - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

П и т у. У меня был дед, я его помню.

Ш а н д е л ь (перебивает). И вот, я хотел бы увидеться с теми, кто знал отца, кто с ним говорил. Я хочу узнать его ум, его жизнь, его суть, (порывисто) я хочу почувствовать его, я хочу его понять.

П и т у (перебивает). Как его звали?

Ш а н д е л ь. Шандель, Жан Шандель.

П и т у (тихо). Я его знал.

Ш а н д е л ь. Знали?

П и т у. Он часто приходил сюда выпить — давным-давно, когда половина района назначала здесь рандеву.

Ш а н д е л ь (возбужденно). Здесь? Он бывал здесь? В этой комнате? Господи, тот самый дом, где он жил, снесли еще десять лет назад. За два дня поисков вы первая живая душа, которая, оказывается, была с ним знакома. Расскажите мне о нем все, ничего не скрывая.

П и т у. За сорок лет здесь много народу перебывало. (Качает головой.) Столько имен, столько лиц… Жан Шандель… ах, постойте-ка, Жан Шандель. Да-да, главное, что я припоминаю о вашем отце, что он был… э-э…

Ш а н д е л ь. Говорите.

П и т у. Горьким пьяницей.

Ш а н д е л ь. Пьяницей? Так я и предполагал. (Он подавлен, но тщетно пытается не показывать этого.)

П и т у (погружаясь в море воспоминаний). Помню, однажды июльской воскресной ночью — ночью жаркой, как печка, — ваш папаша чуть не зарезал Пьера Кору за то, что тот выпил его кружку хереса.

Ш а н д е л ь. Ах!

П и т у. И вот еще — ах да… (возбужденно вскакивает) я это как сейчас вижу. Ваш отец играет в «очко», его обвиняют в мухлеже, а он разбивает Клавину подбородок табуреткой и швыряет в кого-то бутылку, а Лафуке всаживает ему нож в легкое. Он так и не выдюжил. Это случилось… случилось за два года до его смерти.

Ш а н д е л ь. Значит, он был шулером и его зарезали. Господи, и ради этого открытия я пересек океан!

П и т у. Нет-нет, я никогда не верил, что он шулер. Его оболгали…

Ш а н д е л ь (пряча лицо в ладонях). И это все? (Его плечи вздрагивают, а голос прерывается.) Я едва ли надеялся, что он был святым, но… но он, видимо, был отпетым мерзавцем.

П и т у (положив руку на плечо Шанделя). Полно, полно, мсье, что-то я слишком разболтался. То были дикие времена. Чуть что — хватались за ножи. Ваш отец… постойте-ка! Хотите увидеть троих его друзей, его лучших друзей? Они-то расскажут вам побольше моего.

Ш а н д е л ь (мрачно). Его друзей?

П и т у (снова вспоминая). Их было четверо. Трое из них все еще здешние завсегдатаи — придут и сегодня, а ваш отец был четвертым, и они садились вот за этот столик, вели разговоры и выпивали. Посетители наши над ними потешались, называли их «академики-хохмачи». Вечера напролет они просиживали тут. Сгрудятся в восемь, а в одиннадцать вывалятся на воздух…

Распахивается дверь, и входят трое. Первый — Ламарк — высокий и тощий, с редкой всклокоченной бородкой. Второй — Дестаж — низенький и толстый, у него белая борода и лысина. Третий — Франсуа Меридьен — стройный, черные волосы с проседью, маленькие усики. У него печально-безвольное лицо с маленькими глазками и покатым подбородком. Он очень взволнован. Все трое с немым любопытством поглядывают на Шанделя.

П и т у (широким движением руки указывая на всех троих). А вот и они, мсье. Они могут вам поведать больше, чем я. (Обращаясь к вошедшим.) Господа, этот джентльмен жаждет выспросить вас о…

Ш а н д е л ь (поспешно встает и перебивает Питу). Об одном друге моего отца. Питу сказал, что вы его знали. Кажется, его звали Шандель.

Трое одновременно вздрагивают, а Франсуа начинает нервно смеяться.

Л а м а р к (после паузы). Шандель?

Ф р а н с у а. Жан Шандель? Так у него был еще какой-то друг, кроме нас?

Д е с т а ж. Вы уж простите меня, мсье, но это имя никто, кроме нас, не упоминал вот уже двадцать два года.

Л а м а р к (пытается держаться с достоинством, но все равно смотрится немного забавно). И упоминаем мы его с благоговением и трепетом.

Д е с т а ж. Ламарк, может, чуточку преувеличил, (очень серьезно) Жан был нам очень дорог. (Снова слышен нервный смешок Франсуа.)

Л а м а р к. Но что именно тот мсье хотел бы узнать?

Шандель жестом приглашает их сесть. Они рассаживаются за большим столом, и Дестаж принимается набивать трубку.

Ф р а н с у а. Ба! Да нас опять четверо!

Л а м а р к. Идиот!

Ш а н д е л ь. Эй, Питу, налейте-ка всем вина. (Питу кивает и, шаркая, удаляется.) Итак, мсье, расскажите мне про Шанделя. Поведайте, что он был за личность.

Ламарк безучастно смотрит на Дестажа.

Д е с т а ж. Ну, он был… он нравился людям.

Л а м а р к. Не всем.

Д е с т а ж. Но нам он нравился. Кто-то считал его лизоблюдом. (Шанделя передергивает.) Он был рассказчик отменный, и если хотел, то мог увлечь беседой весь этот погребок. Но он предпочитал разговоры с нами.

Входит Питу с бутылками и бокалами, откупоривает бутылки и ставит их на стол. Затем уходит.

Л а м а р к. Он был образован. Как бог знает кто!

Ф р а н с у а (осушает бокал и наливает снова). Он знал все на свете, мог рассказать что хочешь — он часто читал мне стихи. И какие стихи! А я слушал и мечтал…

Д е с т а ж. Он и сам рифмовал и пел свои стихи под гитару.

Л а м а р к. Он нам рассказывал про мужчин и женщин в истории — про Шарлотту Корде, про Фуке и Мольера, про святого Людовика и Мамина, про душителя, и про Карла Великого и мадам Дюбарри, и про Макиавелли, и про Джона Ло, и Франсуа Вийона…

Д е с т а ж. Вийон! (Воодушевленно.) Он обожал Вийона. Он мог рассказывать о нем часами.

Ф р а н с у а (доливая вина). А потом как напьется вусмерть, так орет: «А ну, кто на меня!» — как вскочит на стол и давай крыть всех свиньями и свинским отродьем. Ага! А то сграбастает стул или стол, и тогда — святые угодники! Но в такие вечера нам крепко доставалось.

Л а м а р к. А еще, бывало, скинет шапку, возьмет гитару и идет на улицы петь. И пел что-то про луну.

Ф р а н с у а. А еще про розы и Вавилонские башни из слоновой кости, и о старинных придворных дамах, и о «молчаливых аккордах, плывущих от океана к луне».

Д е с т а ж. Вот почему он всегда был без гроша. Жан был блестящий и умный, если уж трудился, то трудился как проклятый, но он вечно был пьян, день и ночь.

Л а м а р к. Он частенько неделями жил на одном только спиртном.

Д е с т а ж. Под конец по нему уже тюрьма плакала.