Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

– Возьми, сыне, брата нашего Александра в войско. Времена смутные. Ему уместней быть в строю ратников, нежели здесь с рушником и согнутой спиной.

Дмитрий кивнул, но по всему было видно, что не только благословения он ждал, но и духовного утешения, поэтому отец Сергий повёл князя в свою келью.

Дмитрий Иванович шёл за игуменом по узкой стёжке. Бояре, не считая возможным отстать, шли чуть в отдалении, а вместе с ними и Яшка, и Пересвет, и вся братия. Все понимали, что разговор важный. А вдруг посреди разговора великому князю или игумену понадобится чего? И покличут кого?

Так и остались они возле кельи, когда отец Сергий и его гость вошли внутрь.

Войдя вслед за старцем в избушку, Дмитрий перекрестился на образа, сел на скамью.

– Терзаюсь я, отче! Помоги! – Дмитрий был сам не свой.

– В чём терзания твои? – тихо спросил Сергий. – Разве не пришли тебе на подмогу твои родичи Рюриковичи, князья междуреченских княжеств?

– Пришли, – горько усмехнулся Дмитрий. – Но верю я только Андрею Ростовскому да ярославским князьям. Ну, ещё Боброку, конечно, верю. Но он-то не Рюрикович.

– Не так уж мало! – молвил Сергий. – Верь и другим. Тебе воздастся по вере твоей!

– Как выйду я на битву, имея за спиной грызущуюся меж собой свору предателей? – Дмитрий уставился на трепещущий огонёк лучины. – Каждый меня хоть раз да предал! Каждый в Орду с ябедами таскался. Где их отчина? Здесь иль в Великой Степи? Ах, отче! Долог будет наш путь. Биться придётся в чужой земле, вдали от родных стен. Случись беда – некуда бежать, негде укрыться.

– Дела Мамая не краше твоих. И он мыкается средь людей ненадежных, алчных. В войске темника кого только нет: и люди латинской веры, и магометане, и те, кто деревьям да камням поклоняется.

– Войско хоть и многоликое, но сплочённое непомерной алчностью, – возразил князь.

– А твои-то? – хитро спросил Сергий. – А Рюриковичи тоже из алчности воевать вознамерились?

– Какая там алчность! Если не выстоим, тогда Батыево разорение материнскими ласками покажется.

– Вот то-то и оно! – подхватил старец. – Сошлись двое бойцов. Один жаждой наживы движимый, а другой очаг свой и веру от поругания обороняет. Ответь-ка мне, за кем останется победа?

Но Дмитрий словно не слышал, бормотал:

– А тесть мой? А дед моих детей? Как гляну в очи старого лукавца, так думаю одно: какие беды для меня измышляет его неспокойный разум? А если презлое? А если преподлое?

– Ты рожден повелевать и управлять неспокойным стадом людским, – наставительно сказал отец Сергий. – Если боишься быть преданным – тебя предадут. Если боишься быть отвергнутым – тебя отвергнут. Отринь страх, ступай с Богом – и победа будет на твоей стороне. Не помышляй о злокозненных замыслах неверных друзей и тайных врагов. Побратайся с ними общей участью и победа будет на твоей стороне.

Дмитрий задумался, но по всему было видно, что теперь согласен он с игуменом.

Сергий же добавил:

– Ещё кое-чем помогу тебе, сыне, кроме наставительных словес. Из братьев здешней обители возьми с собой не только Александра, но и Андрея.

– Возьму, если велишь, отче. А что за Андрей такой?

– В миру Ослябей прозывался. Я уж хотел постричь его, но раз такое дело… – молвил Сергий.

– Александр Пересвет известен нам. Он храбрый боец, – отвечал Дмитрий. – А Ослябя…

– Не веришь ему? – Сергий снова улыбнулся. – А ведь я говорил тебе отринуть страх предательства.

Дмитрий вскочил. Он чувствительно ударился головой о низкий потолок кельи. Землянка содрогнулась.

– Не воюй с нами, Дмитрий Иванович! – засмеялся Сергий. – Пощади смиренных иноков, сядь!

Князь сел, но продолжал громогласно твердить своё:

– Ослябя – перемётная сума! Кому только ни служил! И у Ольгерда подвязался, и у родичей моих в Нижнем Новгороде, и по степи таскался, будто в плену. А на самом деле? Не дознатчик ли он Мамаев?! А слыхал ли ты, отче, о кровавой травле в Нижнем, которую Ослябя учинил? Мордва, конечно, предала нас, но травить охотничьими псами людей княжеского рода. Достойное ли дело? Люди говорят, будто Ослябя ходил между телами и добивал живых. Будто даже псы, крови человеческой вкусившие, шарахались от него, поджав хвосты. И не только этим грешен Ослябя.

– Тем шире для него будут открыты врата Царствия Небесного, – тихо ответил старец. – Разве не сказано, что от одного раскаявшегося грешника на небе будет больше радости, чем от девяноста девяти праведников, которым не в чем каяться[65].

– А раскаялся ли Ослябя? – с сомнением спросил великий князь.

– Два года живёт в обители, – отвечал Сергий. – И я вижу, что раскаяние его искренне. Потому и поручаю Андрею тебя самого.

– Ему меня? – Дмитрий опешил, но возражать не посмел.

– Верь ему, как я верю, – сказал старец. – Тебе воздастся за это победой.

* * *

Войско шло к Дону, вбирая в себя новые полки. Сторожа кружила по окрестным волостям, далеко уходила вперед, старясь заранее обнаружить вражеское войско. Яков неделю не сходил с седла. Уморил и быстроногую Стрелу, и того коня, которого взял на замену, и сам уморился. Оставалось только дивиться, глядя на отца и его неутомимого Севера. За то время, что войско с обозом шло от Москвы к Дону, Никита с Яковом под Ослябиным водительством успели налегке прочесать южные волости Брянского и Рязанского княжений. И не напрасно. Видели и воинство литовцев, и Олега Рязанского с большой дружиной. Ослябя волновался, не спал ночами, буравя тяжелым взглядом уголья потухшего костерка. Никита с опаской посматривал на Яшкиного отца, слушался без прекословий и всё больше отмалчивался.

* * *

Догнали войско возле Дона, когда оно встало лагерем на правом берегу реки. В первые дни сентября воздух казался прозрачен, а вода в Дону – темна и глубока. Два дня держали совет. Ослябя торопил князей, поминал неясные намерения союзников Мамая. Наконец Дмитрий принял решение: строить переправы, переходить реку и переправы за собой порушить. Так и сделали. Перешли реку в том месте, где Дон неширок и сливается с медлительной Непрядвой. Там от реки к равнине поднимался пологий склон – было где коннице разбежаться. Снова стали лагерем, снова собрались на совет.

– Как насядет Мамай, так под гору кубарем покатимся, – молвил мрачно воевода Боброк Волынец.

– Будем живы – не покатимся, – отозвался братаник великого князя Владимир Андреевич.

– Нам жизнь подневольная ни к чему, – поддержал его елецкий князь Фёдор Иванович, чуть ли не больше всех натерпевшийся от татар. – Катают нас мамаевы мурзы, как коты нитяной клубок. Уж мочи нет терпеть. Лучше смерть в бою, чем такая жизнь.