Принцесса с револьвером - Кира Измайлова

…Мать Генри смотрела на нее во все глаза, хоть и пыталась как-то скрыть любопытство, но выходило это у нее из рук вон плохо.

Мария-Антония умела владеть собой, что бы ни случилось, а уж на то, чтобы осадить обычную фермершу, ее самообладания вполне хватало. Если бы только не было так больно… Генри, господи, Генри, какой идиот, ведь она просила ни в коем случае не трогать ее, не пытаться разбудить, а он сунулся, и теперь… неизвестно, что случится. Но лучше бы – думала она малодушно, – это случилось бы поскорее. Потому что иначе Генри так и будет отводить глаза, думая, что она ничего не замечает, а Мария-Антония прекрасно понимала, что у него на уме, стоило только вспомнить вспышку искреннего чувства и последующее тяжелое возвращение к реальности. Он ей не пара, вот о чем думает Монтроз, он всего лишь сын фермерши, пусть хорошего происхождения, и неизвестного бродяги, и у него ничего нет за душой. Нет, имеются кое-какие сбережения, конечно, но и только. А она – принцесса, пусть даже от этого ее титула остался лишь пустой звук. Другое воспитание, другое мироощущение…

Мужчины иногда бывают редкостными дураками, говаривала покойная матушка. Они не понимают намеков и пугаются прямых речей. Учись, дочка, учись не задевать их гордости, но и доносить свое мнение, не унижаясь!

С Филиппом у нее это получалось, и очень хорошо. Может быть, просто потому, что муж знал ее с детских лет, было время привыкнуть и научиться правильно понимать друг друга. С Генри они были рядом всего несколько недель, и, похоже, это скоро кончится. Мария-Антония сама знала, как именно: он отвезет ее в город, как обещал нанимателям, и отдаст ее им. Не имеет права поступить иначе, как бы ни хотел сделать по-своему, а поступить так ему не позволит страх и неуверенность. Смешно подумать: человек, неделями живущий в одиночку на Территориях, боится сделать то, чего хочет!

А хочет ли, задалась она вопросом. Хочет, был ответ. Это читается у него в глазах, это написано у него на лице, как бы ни старался Монтроз скрыть свои чувства, давно уже написано, просто она милосердно не обращала внимания.

И он исполнил предсказание старого шамана, припомнила девушка. Тот сказал, что Генри Монтроз пропадет, погибнет, если разбудит ее по-настоящему. И теперь он сам это знает, знает, что ему осталось недолго: такие предсказания всегда бьют в цель! И не станет беречь себя, и… Ничего больше не будет.

Мария-Антония была очень благодарна матери Генри, которая не стала ни о чем ее расспрашивать, просто дала позавтракать, чем пришлось, и вроде бы не замечала, что ее первенец и гостья смотрят в разные стороны, говорила о чем-то своем, обычном, повседневном, уютном…

– Тихо! – вскинулся Генри, опрокинув стул. – Мама!..

– Отец в поле. Трое братьев здесь, – коротко ответила та и открыла шкафчик на стене. Мария-Антония с изумлением увидела у нее в руках короткоствольное ружье с тяжеленным прикладом.

– Прячь девчонок, – сквозь зубы приказал Монтроз, вылетая за дверь. Свистнул в два пальца, долго и переливисто – сперва залаяли псы, потом ему отозвались таким же свистом.

– Что это…

– Сиди тихо, – велела Адель, передергивая затвор. – Не в первый раз.

– Они ищут… – начала было Мария-Антония, но Адель перебила:

– Мне без разницы, кто кого ищет, если они влезли на мою ферму! Сядь и сиди смирно, если не умеешь стрелять, а я пойду посмотрю, что к чему…

Издалека уже слышались выстрелы – кажется, в воздух, – чьи-то голоса. Одна из сестер Генри втолкнула в кухню двоих детишек лет пяти и исчезла из поля зрения. Принцессе показалось, что у девушки в руках тоже было ружье.

Голоса приближались, были они недружелюбными, но выстрелов более не следовало. Собаки глухо взлаивали и рычали, но ни одну из них не пристрелили, и это означало, что пришельцы идут с согласия хозяев фермы.

Они были уже совсем близко, когда Мария-Антония сообразила, наконец: сгребла детей в охапку и метнулась в кладовку, села на пол, прижимая к себе их тельца, и только повторяла, когда распахнулась от бесцеремонного пинка дверь:

– Только не трогайте детей… только не детей!..

– Пусто, – сказал кто-то равнодушно. Девушка знала, что они видят: перепуганные глаза, да пару рыжеватых кос, да фермерское платье. – Пошли дальше.

Снаружи вдруг раздался выстрел, потом чей-то крик и отчаянное лошадиное ржание. Топот копыт – и снова все стихло… Мария-Антония отпустила детей, встала.

– Ты что, испугалась, тетя? – спросила ее девочка, глядя снизу вверх. – Не надо, такие люди не трогают зря…

– А я вырасту, и они вообще никогда сюда не приедут! – заявил толстощекий белобрысый карапуз, обещавший стать достойной копией своего деда.

– Конечно, – ответила она обоим сразу. – Пойдем, посмотрим, что там…

– Целы? – сунулась в кухню Адель со своим обрезом. – Ф-фух, я все думала, как бы ты не кинулась защищаться!

– А что?..

– У нас вооруженный нейтралитет, – мрачно ответила фермерша, убирая ружье. – Мы допускаем людей корпораций посмотреть, не прячутся ли у нас беглецы, а они нас не трогают. А тронут, – она кивнула на полку, – мало им не покажется!

– Я слышала выстрелы, – сказала принцесса, выпуская ручонки детей. – Кто-то…

– Анри, – сказала Адель, поджав губы. – Увел их за собой, олух! На него и охотились, ясное дело! Нет бы остаться, мы бы всех этих ребят и закопали под плетнем, на будущий год тыквы бы удались!

– Это не на него охотились, – помертвевшими губами выговорила девушка. – Им нужна я. А Генри…

Адель посмотрела на нее как-то странно: мать, которая вот-вот может лишиться первенца, смотрит не так, нет, это был взгляд много повидавшей на своем веку женщины, спокойный и уверенный.

– Анри – олух, – сказала она. – Но он знает, что делает. Он сказал, что у него задание, значит, он должен его исполнять. И я была бы первой, кто осудил бы его, брось он дело и спрячься за бабьими спинами! – Адель подошла ближе и покровительственно обняла принцессу за плечи. – За него не бойся. Он склизкий, как угорь. Мой первый муженек такой же был… – Она помолчала, потом спросила напрямик: – Было у вас что?

– Было, – спокойно ответила Мария-Антония. – Но…

– Да ясно, что ты ему не пара, – махнула рукой Адель и усмехнулась. – По тебе сразу видать, что ты из благородных, а он кто? Так, бродяга… Только, – нахмурилась вдруг она, – мне то же самое говорили, девочка, когда я за моего Мишеля замуж собралась. И удерживали, и уговаривали, а я сбежала… и не жалею. До сих пор не жалею.

– А… Свен? – осторожно спросила девушка, сообразив, что Мишель – это, должно быть, отец Генри.

– Свен – другое дело, – помедлив, ответила женщина. – Он надежный, как скала, не пропадешь с ним. Я за него с отчаянья вышла: Мишель погиб, родня назад не принимала, а самой куда деваться с маленьким ребенком? А Свен давно по мне вздыхал… Ничего, стерпелось, слюбилось даже. Живем – дай бог каждому! Но, – вскинула она подбородок, – Мишеля я никогда не забывала, хоть и гуляка был, и игрок, и авантюрист… Мне от него одно наследство осталось – Анри. За то одно его благодарить можно!