Жаркое лето 1762-го - Сергей Алексеевич Булыга

сказал Носухин, — начинаем. Это, конечно, чистая формальность, ибо все будет решаться иначе и в совсем других местах, однако мы все же должны иметь хотя бы какое-то представление о вашем деле, то есть когда ваш род вступил во владение вашим поместьем, и каким это случилось образом, иначе — было ли это наследование, или акт купли, или пожалование, или… Ну и так далее. И подобных же еще два-три, ну, от силы пять вопросов касательно вашей фамильной истории. Из ваших уст. Вы понимаете?

Иван кивнул, что понимает.

— Тогда начнем, — сказал Носухин. И начал спрашивать, а Иван начал отвечать. Записав первый вопрос, Носухин задал второй. За вторым третий. И так далее. И много, даже очень много далее! Ибо о чем он только не спрашивал! А память у него была какая! Он все сразу на лету хватал, а после вдруг ни с того ни с сего, к примеру, спрашивал, когда Карпицкую запруду подновляли, в пятьдесят втором? А жернов кто менял на ближней мельнице, Власюк? Иван морщился и вспоминал, отвечал и, глядя, как Носухин пишет, злился. Потому что думал, что не нужно это никому, а это его просто водят за нос, никаких этих писаний им не надо, а только удержать бы его здесь, пока Никита Иванович куда-то съехал, может, даже к государыне, или Семен отправлен, может, даже опять в Ропшу. То есть у них сейчас идут какие-то свои дела, секретные. А ты, Иван, пока давай, вспоминай, как твой дед Михал межевал Чмурский клин, а Хвацкие наехали, и была там славная потычка. Сколько с вашей стороны было потеряно, спрашивал Носухин, Иван отвечал, Носухин записывал, после опять спрашивал о чем-нибудь. А время шло себе и шло, бумаги было переведено уже достаточно, но Носухин смотрел бодро, даже весело, Иван же, напротив, устал…

И тут вдруг, ему на радость, явился Степан и пригласил господ к столу, обедать. Иван сразу встал и пошел, а уже следом шел Носухин. И так же быстро и с охоткой Иван ел, хоть обед был так себе, тогда же ведь была среда, обед был постный. И уже только допивая кофе, Иван опять помрачнел, потому что подумал, что его сейчас опять начнут пытать.

Но тут он не угадал, потому что Носухин, утираясь, вдруг сказал, что теперь неплохо бы и отдохнуть. В бильярд играете? — спросил Иван почти безо всякой надежды. Но Носухин взял да и сказал, что играть-то он играет, но с ним только двадцать рублей. Так и со мной только четырнадцать, сказал Иван, а как, если под стол? Ну, можно и под стол, немного подумав, ответил Носухин.

И они пошли в бильярдную. И там была славная игра, потому что, против всяких ожиданий, Носухин оказался очень ловким игроком: хотел — забивал, хотел — нет, а после еще говорил, что это он не притворяется. Но Иван же видел, что он врет, и очень злился, и оттого играл все хуже и хуже. Но после успокоился — это когда он вспомнил, как дядя Тодар заложил в Вильне мельницу и зарезал, как он говорил, стадо коров. А вспомнил — и пошла игра. Шар в шар! Только треск стоял! Ух, они тогда вошли в кураж!..

Но после вдруг пришел какой-то незнакомый Ивану человек, и это был не лакей, кивнул Ивану и сказал что-то Носухину. Сказал очень быстро, невнятно, но Носухин сразу его понял, тяжко вздохнул, покачал головой, положил кий на край стола и вышел следом за тем человеком. То есть ничего он не сказал — будут они дальше играть или нет, надолго он уходит или нет, и что это вообще такое, как все это надо понимать. Развернулся и ушел — и думай что хочешь. Ивана опять взяла злость. Опять, подумал, водят за нос! И постоял, сердито посмотрел на стол, на незаконченную партию, которую вполне можно было выиграть… И отвернулся, отошел к окну и как-то сразу успокоился. Вид из окна был славный, потому что это было прямо над подъездом, внизу были видны экипажи. Их было несколько, точнее восемь, лошадки просто загляденье. Да и упряжь какова! И вообще, думал Иван, глядя на все это богатство, конечно, если у тебя всего четырнадцать рублей, а хоть было бы четыреста, и что с того?! Столько стоит хорошая лошадь? А что такое хорошая? Тут тоже у каждого свое понятие. Потому что если ты покупаешь ремонтную лошадь и знаешь, что этой осенью вы там, где сейчас стоите, так и дальше будете стоять, и никаких винтер-квартир вам не видать, а еще сап, а еще черт знает что, а живешь ты на одно жалованье, ну и еще на рокруа, то разве ты будешь покупать вот такую красавицу, которая вон там стоит?! Вот то-то же! Ну и так далее. То есть Иван тогда стоял возле окна, любовался на лошадей, и больше ему ни до чего не было дела. И это очень хорошо, когда нет дел…

А после Иван вдруг услышал, как резко открылась дверь, кто-то вбежал в бильярдную, закрыл дверь за собой и затаился! Иван так же резко развернулся и увидел, что это какой-то мальчик, одетый по-взрослому, даже со шпагой, стоит возле двери к нему спиной. Мальчик его, наверное, и не заметил, подумал Иван, мальчик с кем-то играет, мальчик вбежал сюда и спрятался. А еще, и это уже непонятно почему, Иван вдруг очень оробел. Он даже отступил к окну. Мальчик услышал это, обернулся…

И Иван узнал его — это был Павел Петрович, цесаревич. Увидев Ивана, Павел Петрович вначале сильно испугался. Но это только на миг! А потом он сразу стал очень серьезным, даже грозным, если можно так сказать о мальчике, и громким голосом спросил:

— Ты кто такой? Ты что здесь делаешь?!

Иван молчал. И он стоял на месте, не шевелился. Он разве что только немного приподнял руки, показывая, что у него в них нет ничего, то есть ничего дурного он не затевает. Павел Петрович еще некоторое время внимательно смотрел на Ивана, а потом спросил уже такое:

— Ты кому служишь — моему отцу или Никите?

Иван молчал. А что он мог сказать? Тогда Павел Петрович очень громко, почти в крик, сказал:

— Все вы такие! Предатели! — и быстро пошел на Ивана. Подошел почти вплотную, посмотрел на него снизу вверх очень гневно и так же гневно сказал: — Когда я стану царем, я велю тебя повесить!