Атомка - Франк Тилье

Теперь надо спуститься в трюм. Пахло сырым железом и впитавшим влагу деревом. Ему никогда не было так трудно спускаться, как сейчас: из головы не выходило изрезанное тело юной жертвы. В тот раз она ждала его прямо за закрытой металлической дверью, в разгаре лета, в страшную жару — 37–38 градусов. Нынче не больше нуля.

Убийца замазал ее раны прополисом. Как только я открыл дверь, прополис начал таять, а девочка истекать кровью…

Держа в правой руке оружие со взведенным курком, он осторожно взялся левой рукой в перчатке за ручку двери, медленно нажал, и дверь распахнулась.

Опять-таки с предельной осторожностью он вошел внутрь, осветил фонарем стены… и глаза его полезли на лоб.

Все стены были в фотографиях — его фотографиях. Сотни его фотографий в самых причудливых сочетаниях, наклеенные кое-как, налезающие одна на другую. Он на балконе своей квартиры, он у могилы Сюзанны… Крупные планы вперемежку со средними и общими… Снимки, сделанные в разных местах, в разное время суток, в разное время года, в разных ситуациях… Были тут и совсем давние фотографии. И самая мучительная из них — та, где он стоит с Сюзанной и маленькой Элоизой на берегу моря. Он бережно хранил эту фотографию дома в одном из альбомов. Как и другую, что рядом, — тут он в военной форме и ему нет еще и двадцати…

Стопка дисков на полочке ударила его еще больнее. На каждом диске — аккуратная этикетка с надписью. «Отпуск 1984 года» или «Рождение Элоизы». Никаких сомнений — это оцифрованные записи с восьмимиллиметровых кассет.

Все, все здесь. Вон даже кучка его служебных визиток.

Убийца побывал у него дома. Он пробирался туда, где Франк жил, где спала Люси. Он обеспечил себе доступ к любой вещи, к записным книжкам, к папкам с документами.

Шарко в бешенстве швырнул диски на землю и растоптал их. Потом с воем стиснул руками голову, и тут у него хлынули слезы.

Фонарь упал и покатился по полу. Желтый луч, в котором плясали пылинки, выхватывал из тьмы трубы, трубы, трубы, разбитые лампочки, опять трубы. Как это место похоже на логово психопата, рожденного, чтобы разрушать. Тот, кто его преследует, точная копия Красного Ангела.

Комиссар задыхался. Теперь он увидел заботливо склеенный и прикрепленный кнопками к пробковой доске листок. Его спермограмма — бумажка, которую он порвал и выбросил в урну рядом с лабораторией, где делали анализ.

Грубое насилие, эта сволочь проникла ему в нутро, вглубь его существа.

Шарко попытался собраться с мыслями, нельзя позволить себе свихнуться. Что делать? Позвонить Баскезу? Теперь его не пожалеют — его выметут из уголовки поганой метлой за то, что действовал в одиночку, наверняка выметут. Ему станут недоступны материалы дела, он будет связан по рукам и ногам. Нет, нельзя звонить, даже думать об этом нельзя.

Франк выпрямился, взял фонарь и стал осматриваться.

Он находился в берлоге зверя, он находился в тайном прибежище убийцы Глории. Там, наверное, где этот хищник разрабатывал свои планы, где готовился к новым преступлениям. Шарко захватил его врасплох, опередил и должен во что бы то ни стало воспользоваться своим преимуществом.

Подумав, комиссар решил отклеить по очереди все фотографии и внимательно к ним присмотреться. Может быть, обнаружится какая-то деталь, какая-то ошибка его палача, благодаря которой он получит информацию. Кроме того, на глянцевой бумаге могут сохраниться отпечатки пальцев.

Так… А вот это что за снимок на стене? Шарко увидел себя на фотографии в окружении бывших коллег во дворе дома 36 по набережной Орфевр. Все улыбаются, кулаки у всех подняты к небу — в знак победы. Что-то они все вместе празднуют, значит. Все вместе — и он тоже.

Франк дрожащей рукой оторвал снимок от стены.

Этой фотографии лет тридцать.

И такой у него дома никогда не было.

В горле у Шарко пересохло, но он продолжал методично снимать со стен снимки, один за другим, один за другим. Здесь снова он, в глубине какого-то бара, со старой гвардией, еще до того, как пришел в уголовку… Ему тогда не стукнуло и тридцати пяти.

Кто это снимал?

И что это вообще значит? Что сумасшедший преступник — кто-то из своих? Кто-то из тех, с кем он встречался раньше? Бывший коллега?

Вся жизнь Шарко была здесь — на этих прямоугольничках фотобумаги.

Убийца точно не предполагал, что комиссар проникнет в его убежище. На этот раз у полицейского преимущество над играющим белыми противником и ему не угрожает опасный ход конем на g2.

Он скоро воспользуется этим преимуществом.

Четверг, 22 декабря, два часа ночи.

Полиция вот-вот ворвется к Лео Шефферу.

Две полицейские машины встали позади машины Шарко на одной из заснеженных улиц Ле-Шене — шикарного пригорода к западу от Парижа. Комиссар позвонил Белланже, узнал адрес и ждал, пока приедут коллеги, в своем «рено» один, используя время на то, чтобы все обдумать. В логове убийцы он не оставил никаких следов: фотографии, диски, спермограммы — все было уложено в багажник и накрыто брезентом.

И теперь он мысленно перебирал сотни снимков. В голове не утихал барабанный бой.

К большому, расположенному в саду особняку была вызвана бригада уголовного розыска, люди в черном уже бесшумно окружали дом, а Шарко с Белланже оставались пока в стороне, у машин.

— Ты смог договориться с Интерполом насчет Дассонвиля? — спросил комиссар у молодого начальника группы, упакованного в толстую кожаную куртку и шапку до бровей.

— Смог-то смог, только надо же было разбудить людей, а это не так просто. Сам представляешь, чего мне это стоило — чуть ли не накануне Рождества… Боюсь, они раньше завтрашнего утра ничего толком не предпримут.

Шарко вздохнул, посмотрел на особняк. В саду метались тени…

— А что у нас есть по Шефферу?

— На данный момент почти ничего, но Робийяр должен прийти на Орфевр, и он сразу же начнет копать. Пока известно, что у Шеффера не было судимостей и вообще никаких проблем с правосудием.

— Думаю, скоро появятся.

В тусклом свете уличного фонаря Белланже попытался рассмотреть лицо подчиненного получше. Шарко был смертельно бледен, черты лица заострились.

— Плохо выглядишь, комиссар, можно подумать, болен. Или и впрямь прихворнул?

— Нет, просто устал… Ну и потом, я же знаю, что Дассонвиль там, в Нью-Мексико, может быть, в двух шагах от Люси, и от одной мысли о таком соседстве все внутри переворачивается. Скорей бы уже с этим покончить…

Он сунул руки в карманы, никаких сил уже не оставалось. Вокруг — ни малейшего следа жизни. Улицы пусты, жители окрестных домов спят. Искрящийся под оранжевым светом фонарей снег превращает обычный пригород столицы в место вне времени.