Саблями крещенные - Богдан Сушинский

— Да, было бы жаль, если бы вы лишились такого корабля. Тем более что поговорка у вас будто специально заготовлена на тот случай, когда вас признают морским волком.

Увы, король почему-то слишком долго не удостаивал Оливеберга аудиенции. То Его Величество был слишком занят, то чувствовал себя нездоровым, то принимал посланника бранденбургского курфюрста или же попросту никого не принимал…

Граф де Брежи и Оливеберг потеряли почти четверо суток, прежде чем сумели наконец пробиться к монарху, в приемной которого уже давно никто не толпился — предпочитали обращаться с жалобами и прошениями к королеве, а то и канцлеру Оссолинскому. Больной, обреченный, униженный недоверием и подозрительностью сената, низверженный до смотрителя королевского дворца или ритуальной статуи, Владислав уже мало кого интересовал. Само его пребывание в этом мире многих начинало угнетать, как угнетает не в меру затянувшееся прощание с гостем, разлука с которым с самого начала особого огорчения не вызывала.

— Как трогательно, что среди прочих забот королева-мать Анна Австрийская и кардинал Мазарини нашли время вспомнить о генеральном писаре Хмельницком, — сухо, словно ни к чему не обязывающую молитву, пробубнил Владислав, откладывая переданное ему Оливебергом письмо в кучу всяческих скопившихся у него бумаг.

— Это совершенно очевидно, Ваше Величество.

— И, что самое странное, даже чин его сумели запомнить, — улыбнулся тонкими сжатыми губами. Так же холодно и саркастически улыбалась сейчас губами короля стоящая за ним история Польши. Хотя, возможно, он уже не осознавал этого. Слишком уж привык к тому, что это король сотворяет образ истории Польши, а не история — образ короля. — Как им это удалось?

— Не без помощи людей, которым не хочется, чтобы обвинения, предъявляемые полковнику Хмельницкому, тенью ложились, простите, на авторитет и честь короля Польши, — заметил Оливеберг.

— Признаться, я и сам не всегда могу вспомнить этот странный чин — «генеральный писарь войска реестрового казачества», — угрюмо завершил свою бледную, как и его лицо-маска, мысль увядающий король. И только сейчас Оливеберг понял, сколь некстати оказался его визит.

— Кардинал Мазарини, как и Ее Величество королева, все же надеется, что это письмо поможет вам, а значит, и полковнику Хмельницкому.

Что он еще мог сообщить королю в те несколько минут, которые были отведены для аудиенции? Рассказать, сколько усилий стоило заполучить это письмо? Жизни скольких людей были погублены или подвергались опасности, пока послание было доставлено в Польшу? Но Владислава IV это просто не интересовало. Как и чувства человека, сумевшего доставить письмо и теперь понявшего, что в Варшаве могли спокойно обойтись и без этого послания. Теперь уже могли.

— Оно конечно же пригодится, — словно бы спохватился король. Усталые, выцветшие глаза его медленно поползли по стене справа от Оливеберга. Посланник невольно перевел взгляд туда же и увидел портрет женщины, несомненно королевы. Но это была не Мария Гонзага.

«Неужели мать Владислава?» — Оливеберг пытался припомнить ее имя, но, к стыду своему, не смог. Вспомнил только, что отец был сыном шведского короля Иоанна Вазы и королевы Катерины Ягелонки, сестры Анны Ягелонки, бездетной вдовы Стефана Батория. Историю Швеции он знал куда лучше истории Польши.

— Но сейчас Хмельницкого обвиняют и в иных прегрешениях, точнее, во многих.

— Так помогите же ему, Ваше Величество, — простодушно попросил Оливеберг.

Король растянул сжатые губы в некоем подобии улыбки. Нечто похожее он уже слышал. И не только в связи с делом Хмельницкого.

— Вы не смахиваете на обычного гонца. Тем более — на шведского подданного, взявшегося, среди прочего, доставить и это письмо. В чем заключается ваш интерес к полковнику?

Оливеберг ждал этого вопроса и больше всего опасался его.

— Вижу в нем будущего гетмана Украины.

— Даже так? Все вокруг стараются увидеть то, чего уже не в состоянии увидеть я, — еще больше помрачнел король. И поднялся. — Передайте кардиналу Мазарини, что мои подданные находятся под моей защитой. Куда менее меня удивило бы, если бы его просьба касалась подданного короля Франции.

— Будет передано дословно, Ваше Величество, — склонил голову Оливеберг.

— Кстати, недавно я уже выслушивал полковника. Хотите встретиться с ним?

— Не знаю, будет ли в этом необходимость, — деликатно избежал твердого «да» Оливеберг.

Король подошел к окну. Там, за ним, вершило свой круговорот влажное, ветреное предвечерье. Ветки клена тянулись к окнам королевского замка, не ведая, что эта аудиенция им явно не по рангу.

— Впрочем, я выслушал его и тогда, когда полковник только-только вернулся из Франции. — Оливеберг удивился: прозвучало как оправдание. — К сожалению, это произошло несколько позже, чем сюда успел дойти слух о его сговоре с принцем де Конде.

Ветки промерзшего клена тянулись к лику короля, пробуждая в нем нечто земное и обыденное, давно вытравленное из души и из выражения лица высокомерным этикетом да особым воспитанием Его Величества.

— Удивляет, что он сумел дойти подозрительно быстро.

— Но подозрительность эта вполне сравнима с подозрительностью переговоров между полковником и принцем де Конде. Короли, как и дипломаты, тоже умеют хранить тайны. — Тут Владислав впервые ухмыльнулся. Ему самому показалось забавным, что он еще в чем-то пытается заверить своего гостя. — Поскольку и для королей важно знать истину.

— Понимаю.

— Так все же: был сговор? Слово короля и дворянина, что на мое благосклонное, как вы помните, отношение к Хмельницкому ваша откровенность не повлияет.

— Вы поставили меня в сложное положение.

— Смею предположить, что вы сами себя поставили в такое положение, выступая в роли посредника в столь странной интриге, завязавшейся между двумя королевскими дворами.

— Дело даже не в том, что вынужден свидетельствовать в этом сложном деле, а в том, что мне не пришлось быть свидетелем их переговоров.

— Не сомневаюсь. Будь вы свидетелем, все выглядело бы проще.

Оливеберг не понял его.

— Вас просто-напросто испытали бы пытками, и вы выложили бы все, что знаете. — Теперь он рассмеялся более искренне, как бы давая понять: шутка. Королевская… шутка.

— А что мешает вам отдать меня своим молодцам сейчас?

— Вы не являлись свидетелем, а потому ваши показания не будут иметь веса. И потом, почему вы считаете, что с палачами нужно быть откровенным, а королю, к которому явились со столь деликатным поручением, обязательно нужно лгать?

Оливеберг тоже улыбнулся. Теперь они поняли друг друга.

— Кое-что было, конечно. Не сговор, а всего лишь попытка его, предпринятая принцем де Конде. Для Хмельницкого, очень плохо представлявшего себе, что вообще происходит в этой далекой Франции и каковы амбиции членов королевской семьи, она оказалась полной неожиданностью. Тем более что Хмельницкий вряд ли понимал, каковой может быть его услуга в этой авантюре. Если в какие-то минуты полковник и поддакивал принцу, то исключительно из вежливости. Хотя, несомненно, поддакивал. Ну а то, что принц де Конде не прочь был бы занять польский престол, — как, впрочем, и ваши богопомазанные братья, — так ведь сие для вас не тайна.