Саблями крещенные - Богдан Сушинский

— Почему все они так торопятся?! — ударил кулаками по подлокотнику Владислав. — И почему так безоглядно торопят меня?

— Если это и вопрос, то не ко мне, — оградил себя от диспута на эту тему Оливеберг.

— Не успеет один правитель взойти на трон, как десятки претендентов уже завистливо посматривают на это самим Богом якобы предназначенное им место. — Забывшись, король вновь грохнул кулаками по подлокотнику, и лишь тогда вспомнил, что он не один и что в его ситуации предаваться риторическим возгласам не пристало.

— Спасибо вам за вашу правду, господин Оливеберг. Для меня важно было знать, насколько этот слух верен; как важны были и еще кое-какие детали их встречи. Но понадобилось мне все это не для вершения суда над Хмельницким.

— Смею предположить, Ваше Величество.

— У нас было много откровенных бесед с полковником. Не хотелось верить, что он способен предать меня.

— Я знаю намного больше того, что сказал о Хмельницком. И позволю себе заявить: вы вполне можете положиться на него как на союзника.

— Да-а? — оживился король, но, вспомнив, что заниматься поиском союзников ему сейчас совершенно не ко времени, сразу же угас. — Вот это-то и важно было знать.

— Вновь сожалею, что сумел доставить письмо лишь после того, как вы соизволили принять у себя полковника Хмельницкого. Попытаюсь сделать все возможное, чтобы среди ваших союзников оказался и король Швеции.

— Существуют решения высшего порядка, влиять на которые непозволительно даже послам, — с убийственной резкостью отреагировал Владислав IV, решительно возвращаясь к своему креслу за столом.

Оливеберг заметил, как на скулах его заиграли желваки. Неприязнь, зарожденная к шведскому королю Карлу еще его отцом, Сигизмундом III, продолжала быть главным препятствием тому, чтобы Владислав снизошел до признания герцога Карла Зюдерманландского в качестве короля.

Дело в том, что отношения со Швецией были расстроены Сигизмундом III самым жестким образом — объявлением ей войны. Это решение было вызвано тем, что после смерти своего отца, шведского короля Иоанна Вазы, Сигизмунд III провозгласил себя шведским престолонаследником и добивался признания себя в качестве короля объединенного государства Польши и Швеции. Но до решения этого вопроса в стране правил его дядя герцог Карл Зюдерманландский, который тоже решил овладеть престолом и был поддержан знатью страны и народом, не желавшими видеть на своем престоле католика-иезуита Сигизмунда III. Ну а как развивались события дальше, известно сейчас любому знатоку истории. Борьба этих претендентов за трон продолжалась около шестнадцати лет. В конце концов, шведский сейм избрал королем герцога Карла, и Польша долгое время оставалась единственной страной, не признавшей это решение.

Впрочем, все это уже дела минувших дней. Теперь же шведский посланник понимал: их встреча достигла такого момента, когда он обязан сделать то единственное, что ему предоставлялось сделать — нижайше поблагодарить короля за аудиенцию и столь же нижайше откланяться. Возможно, он так и поступил бы, если бы не представал сейчас в роли посланника шведского короля. Хотя в просьбе об аудиенции граф де Брежи на это обстоятельство не нажимал.

— Я всего лишь подумал о том, что первые шаги мог бы сделать король Швеции Карл.

— Герцог Карл, — нерешительно возразил Владислав II. Скорее, это было даже не возражение, а ворчание, больше рассчитанное на успокоение собственной гордыни.

— И для этого достаточно пробудить в его душе обычные родственные чувства. В конце концов, два родственника могут встретиться конфиденциально. Или хотя бы обменяться письмами без королевских печатей. И при этом не обязательно обсуждать весьма сложные взаимоотношения между католической и протестантской церквами, оставив их проблемы священнослужителям, коим они более понятны.

— С чем никак не мог согласиться мой благословенный богом отец, — неожиданно проворчал король. — Ему не давала покоя мрачная слава Филиппа II [37]. — Я бы высказался и резче, если бы Сигизмунд III был всего лишь королем, а не моим отцом.

Из скромности и уважения к отцу правителя Оливеберг промолчал. Ему ли быть судьей в философском споре сына с отцом? Тем более что оба они короли.

— Прежде чем приблизиться к шведскому двору, я основательно ознакомился с его прошлым. И мне совершенно понятно все то, о чем вы столь сдержанно молчите. Уверяю вас, что попытаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы отношения между правителями, — он умышленно избежал слова «королями», — двух столь великих держав стали более понятными всей остальной Европе.

— Да вы прирожденный дипломат! — вынужден был признать король. — Но о Швеции потом. Хмельницкий, насколько нам известно, скоро вновь прибудет в Краков. У него всегда есть сабли, но не хватает дипломатов. Постарайтесь встретиться с ним прежде, чем он предпримет такие шаги, после которых решать что-либо дипломатам уже будет невозможно, — и тогда за дело возьмутся генералы. Что по существу погибельно для любого дела. Вы нужны Хмельницкому. Так же, как он нужен вам и вашему королю.

Оливеберг был немало удивлен рассуждениями Владислава IV о делах генералов, ибо знал, что все короли мира всегда больше уповали на генералов с их саблями, чем на дипломатов. Однако признал, что совет встретиться с Хмельницким является истинно королевским.

— Но, советуя это, — словно бы вычитал его мысли Владислав IV, — я помню, что вы все же византиец, точнее, грек. И мне вовсе не хочется, чтобы ваша дружба с Хмельницким на самом деле перешла в дружбу Карла X с запорожским казачеством, что в Польше было бы воспринято слишком болезненно.

Оливеберг немного помедлил с ответом. Не мог же он признаться, что в связях с полковником Хмельницким видит ростки именно такой дружбы шведской короны с Запорожской Сечью, которая конечно же приобрела бы антипольский характер.

— Позвольте заверить, Ваше Величество, что и в этом случае я постараюсь остаться дипломатом.

Через час после беседы с полковником, д’Эстиньо отправился в городок. На борт он не возвращался почти до вечера, словно не понимал, что для его пленника не только часы, минуты кажутся вечностью. Единственное, что немного утешало Гяура, что в это время он смог основательно побеседовать с Корхелем.

Янык уже собирался было отказаться от должности кока, слишком уж не любил это занятие, однако не далее как вчера князь отговорил его. Корхель сам приносил ему еду, а это позволяло хоть немного пообщаться, пусть даже в присутствии солдат, которые все еще оставались на корабле и, судя по всему, будут зачислены в состав команды. Во всяком случае, д’Эстиньо до сих пор полагался на них куда больше, чем на моряков, которым по-прежнему не доверял охрану полковника.