Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

— А что? Я мешаю тебе?

— Господи, да сиди хоть всю ночь! А я иду спать.

Но ока не пошла спать. А прислонилась спиной к перилам крыльца. По ее встревоженному усталому лицу Никита видел: если она и снизойдет до разговоров с ним в эту чудесную звездную ночь, так только о деле. О Бодуне Чибисове, Хвощеве…

— Что предпримешь завтра? — спросила Катя.

— Ну, утром в отдел поеду, еще раз вместе со следователем допрошу Островскую.

—А потом что?

— Потом буду думать. Вместе с тобой.

— Я хочу поговорите с Полиной, — Катя барабанила пальцами по перилам. — Но чувствую, что… Интересно, уехала ли Кустанаева?

— Трубников от моего имени сказал ей, что пока до выяснения всех обстоятельств уехать из Славянолужья она не может.

— Так она вас и послушала, когда ее при всех, а главное — при Павловском, выгнали пинком под зад.

— Не ожидала такого от девчонки? — спросил Никита, помолчав.

— Нет, не ожидала. Она такой тихой казалась, напуганной, зажатой, беззащитной. Но это без Павловского. В его присутствии она сама не своя, словно с горы летит… Какая-то странная у нее любовь к нему, больше похожая на одержимость. От такой любви лучше подальше держаться, — Катя вздохнула. Она сказала это просто так, чисто машинально. Не думала даже, что еще придется это вспомнить. — И, уж конечно, сейчас она для нас плохой собеседник, потому что не захочет и слышать ни наших вопросов, ни предостережений, ни советов. А перед нами факт, что Чибисова убили сразу после того, как она открыла ему глаза на похождения его любовницы… Как все переплетается в этом деле. Я все время теряю нить происходящего. Еще один факт — Полина теперь и вдова, и сирота, и наследница всего. И все за какие-то десять дней. Знаешь, и тут тоже есть кое-что странное…

— Что?

— Ну то, как располагаются эти убийства по времени. Бодуна убили в прошлом году в июне. Артема через год — тоже летом, в июле, в ночь его свадьбы. Чибисова в ночь после девяти дней. А для него это были ужасные девять дней. Я его видела тогда, дома, когда Полина пыталась покончить с собой. Он многое пережил. И вот; когда все немного улеглось, успокоилось, прикончили и его. Складывается впечатление, что убийца словно специально не торопится, словно растягивает этот процесс… Как будто дает время, чтобы его жертвы почувствовали это все — страх, боль утраты, отчаяние…

— Кому он дает время-то? Ты опять что-то фантазируешь, — сказал Никита. — Убийца действительно осторожен и нетороплив. Он ловит удобный момент, чтобы убить без свидетелей, когда его жертва не ждет нападения.

Катя умолкла. Потом сказала устало:

— Спокойной ночи, Никита.

Он остался на крыльце. Курил. Слышал все — как она плескалась в душе, разбирала кровать, ложилась, гасила ночник. Они были одни в старом деревенском доме на краю света под звездным небом. Старуха-хозяйка была, конечно не счет.

Сколько раз он представлял себе это — как они поедут куда-нибудь далеко-далеко, конечно же, по делу в командировку, в район и вдруг… Вдруг машина-умница сломается в лесу! И они заночуют в доме лесника. А лесник будет на охоте. Или, например, от дождей вздуется река, разольется морем разливанным, и они вдвоем окажутся на острове. Где этот остров? И когда она, как всегда, из вредности начнет трещать о своем муже — как он ее любит и как беспокоится о ней, он, Никита, просто закроет ей рот… Нет, не ладонью, своими губами…

— «Так что же ты сидишь, дурак?» — риторически спросил он сам себя. Или, может, это лукаво вякнули те самые два раза по сто граммов, употребленные не от усталости (да он при ней горы бы свернул!), а для храбрости.

Он тихо вошел в дом. Терраса была вся в пятнах лунного света, и скрипучий дощатый пол был словно покрыт сетью. Он подошел к ее двери. Дверь оказалась запертой изнутри на крючок. Вот так.

Герои в таких случаях просто молча высаживали дверь вместе с рамой. Ему, Никите, даже усилий особых это не стоило бы — один хороший удар и…

Но что-то держало его сильнее, чем все двери и запоры на свете. Если она так по-тихому закрылась от него, значит, она не хочет от него ничего. Он ей не нужен. Она лежит и, конечно, думает только, о своем ненаглядном, чтоб ему сгореть! Скучает, тоскует. Уснет и даже во сне будет видеть только его. А ты тут хоть застрелись на пороге!

Он бухнул кулаком в дверь.

— Молодой человек, вы душ ищете? — сонно откликнулась из своей комнаты Брусникина. — Свет зажгите. Встать, дать вам чистое полотенце?

— Спасибо, у меня есть, — сказал он. И снова вышел в сад. Уже окончательно под эти насмешливые звезды. К черту. К черту все это…

На воле веял свежий ночной ветер. Никита перемахнул через забор, снова проигнорировав калитку. Надо пройтись и к черту, к черту, к черту…

Где-то далеко за рекой громко и протяжно закричала ночная птица. Никита шел быстрым шагом. Потом побежал. Несмотря на усталость, в теле было столько силы, что, казалось, самое время бить олимпийские рекорды, если ни на что иное эта телесная сила не нужна.

В лицо внезапно ударила струя холодного затхлого воздуха. Он резко остановился. Такое ощущение, что он со всего маха грудью напоролся на ржавый гвоздь.

В пятидесяти метрах от него справа от дороги в темноте появились тусклые зеленоватые огни. Появились и застыли, не мигая.

«Пень с гнилушками, — подумал он, — или сова На пне глазищи таращит.

— Эй, пошла, кыш! — Он хлопнул в ладоши, шагнул по направлению к огням. Какое-то мгновение они были неподвижны, а затем медленно сместились влево и назад.

«Какое-то явление… природное… чушь… электричество, наверное». — Он пошел вперед, стараясь как можно быстрее преодолеть эти жалкие пятьдесят метров и увидеть, что там такое в самом-то деле, но…

Огни вдруг пропали. А пня не было никакого.

Никита стоял на дороге у края ржаного поля. А огни появились над рожью метрах в ста впереди.

«Это природное явление… электричество в воздухе, разряд, свечение», — он шагнул в рожь и двинулся через поле. Это было то самое поле между Татарским хутором и Борщовкой.

Огни опять пропали. Кругом было темно и тихо. Только сухо шуршали колосья на ветру. «Тезки мои», — Никита нащупал спелый, тяжелый колос. Сжал его в ладони. Сухая ость больно впились в кожу, оцарапав до крови. Он оглянулся: поле, ночь. И никаких природных явлений, но…

Огни снова возникли далеко впереди. Теперь они казались светящимися точками — так велико было расстояние. Они словно вели куда-то, манили за собой.

«Это только на болотах огни в трясину заводят, — промелькнуло в его голове, — а тут не болото, не трясина».

Он пошел вперед. Идти было трудно. Он споткнулся, едва не упал. «Надо выбраться на дорогу. А то натворю тут… Люди трудились, сеяли, а я им всю рожь помну, как кабан». Но дороги не было, не было даже межи. Вокруг были, куда ни кинь взгляд, только спелые ржаные колосья и ночь…