Гений войны Кутузов. «Чтобы спасти Россию, надо сжечь Москву» - Яков Нерсесов

С другой стороны, в основном иностранные исследователи полководческого наследия Наполеона (не всегда, кстати, русофобы) будут резонно давить на целый ряд безусловных факторов в пользу тактического успеха Наполеона. Во-первых, при общем примерном паритете сил, умело обеспечивая численное преимущество в живой силе и превосходство в эффективности артиллерии, ему удалось потеснить русских со всех важнейших позиций: Багратионовых флешей, деревни Семеновское, Курганной батареи, деревень Бородино и Утицы. И это при том, что русские генералы в критические моменты действовали выше всяческих похвал, беря инициативу по переброске войск в свои руки и личным примером увлекая их в яростные штыковые и конные контратаки. Во-вторых, Наполеон на самом деле (как это ни хотелось бы оспорить «ура-патриотам»!) потерял меньше людей и это при том, что был атакующей стороной, которая обычно теряет больше, чем обороняющаяся. В-третьих, Кутузов использовал в сражении все свои резервы, а у Наполеона так и осталась нетронутой его главная ударная сила – почти 19 тыс. гвардейцев. В-четвертых, в течение всего боя чаша весов все-таки постепенно и заметно склонялось не в пользу русских, их позиция сдвинулась и в случае продолжения сражения на следующий день ставила под угрозу их пути отступления, что могло обернуться их разгромом, т. е. полным исчезновением русской армии. И наконец, последний аргумент «западников» – русские все же оставили поле боя, а затем и вовсе сдали Москву, хотя поначалу Кутузов публично заявлял о твердом намерении отстоять от супостатов Первопрестольную. К тому же после выигранных сражений не принято сдавать… столицы?! Не так ли?!

…Кстати, вот вам одно чисто теоретическое предположение! Освободившаяся после заключения и ратификации мира с турками 57,5-тысячная Дунайская армия адмирала Чичагова менялась бы с 3-й 46-тысячной армией Тормасова, сдерживавшей на Волыни австрийский вспомогательный корпус Шварценберга и 7-й саксонский корпус Рейнье, и форсированным маршем шла к Смоленску, а затем – к Москве! Так предлагал в своем письме к Аракчееву еще 26 июля генерал Багратион! Но на самом верху его не услышали! 20 августа подобная мысль пришла в голову и… Кутузову: обе южные армии должны чем-то помочь главным силам! Он разумно полагал, что когда враг неподалеку от Москвы, то охранять некоторые отдаленные польские провинции вряд ли имеет смысл. Но активизировать эту идею уже тоже было поздно. И полностью бездействовавшая Дунайская армия Чичагова так и не пришла на Бородинское поле, когда там «стояла и умирала!» русская армия Кутузова! И Бородинское сражение закончилось так, как оно закончилось! И до рокового для Бонапарта появления пруссаков Блюхера на поле Ватерлоо еще было почти три года…

Думается, что это бессмысленное занятие – разбираться, чьи аргументы весомее?! Можно выиграть битву, но проиграть войну, не так ли?! Как это и случилось: Наполеон-тактик отчасти выиграл Бородино и заставил врага отступить, но в целом проиграл Кутузову-стратегу войну и ее результатом стали невосполнимые потери, не так ли?! Впрочем, это всего лишь «заметки на полях», оставляющие за читателями право на собственные выводы…

Как говорится, «издали или со стороны – виднее», но, с другой стороны, тот, кто воочию прошел через это чистилище огнем и кровью, может дать наиболее адекватное свидетельство случившегося. В связи с этим вполне возможно, что ближе всего к истинной оценке исхода Бородинского побоища был один из его участников принц Евгений Вюртембергский, который как-то процитировал слова другого свидетеля этого невиданного по накалу и исходу ратного противостояния: «Говоря по совести, не было причин ни Кутузову доносить о победе императору Александру, ни Наполеону извещать о ней Марию-Луизу. Если бы мы, воины обеих сторон, забыв на время вражду наших повелителей, предстали на другой день перед алтарем правды, то слава, конечно, признала нас братьями (выделено мной. – Я. Н.)».

После ужасных жертв Бородина, казалось, все требовало обороны древней столицы. Солдаты, да и сами москвичи были готовы скорее умереть, чем пустить неприятеля в город. Потеря Москвы могла подорвать дух русской армии, отрицательно сказаться на дисциплине, породить пораженческие настроения. Но с военной точки зрения оборона Москвы была невозможна. Под Москвой не было удобной для обороны позиции. К тому же, во-первых, действительные потери оказались страшнее худших опасений; во-вторых, из отступивших с Бородинского поля примерно 90 тысяч солдат и офицеров только 60–65 тыс. были не только опытны, но и еще более или менее боеспособны, а это было, безусловно, мало для повторного сражения с Наполеоном. А он, получив подкрепление, силами до 95 тыс. человек, а значит, имея почти что полуторное превосходство в силах, уже шел от Рузы на Звенигород, обходя Москву с юга корпусом Понятовского по Боровской дороге. И наконец, русская армия не получила после Бородинского сражения свежих подкреплений (в частности, от губернатора Москвы Ростопчина) и ей требовалось время, чтобы подтянуть резервы. Получить это время можно было, только сдав Москву вопреки желанию царя, настроению армии и народа.

Кутузову предстояло принять очень трудное, крайне непопулярное решение.

Поначалу планировалось защищать Москву силами Дохтурова – со стороны Воробьевых гор и принца Евгения Вюртембергского – со стороны Драгомиловской заставы. Учитывая аналитический склад ума Барклая, Кутузов именно ему приказал оценить все плюсы и минусы предложенной на рассмотрение главнокомандующему позиции на берегу Москвы-реки между Филями и Воробьевыми горами для последнего, решающего сражения под стенами Москвы. Методичный Михаил Богданович сделал подробный анализ расположения русской армии, потом показал Михаилу Илларионовичу рисунок позиции, который произвел на «старую лисицу севера» сильное впечатление.

Выбранная кутузовским любимцем К. Ф. Толем новая 6-километровая позиция на берегу Москвы-реки между Филями и Воробьевыми горами для боя действительно не подходила. Правый фланг упирался в лес, и от того, кто им завладеет, зависела ситуация с обходом в тыл справа. Левое крыло находилось на вершине Воробьевых гор, но перед ним была ровная местность, на которой противник мог сосредоточить для атаки порядка 30 тыс. человек. И хотя тыл русской позиции, составлявшей всего лишь два километра, прикрывала Москва-река, но она же, а также большой город в тылу значительно затрудняли бы отступление. Тем более что спуски к наведенным восьми плавучим мостам были очень круты и пришлось бы бросать всю артиллерию, обоз, да и кавалерии пришлось бы несладко. В случае неудачи всю армию переправить на другой берег не удалось бы, а переправившаяся часть была бы потеряна при прохождении через Москву. Помимо этого, местность была «изрезана оврагами» и двумя извилистыми речками Сетунью и Карповкой, протекавшими через расположение войск с запада на восток. Это затрудняло маневрирование войсками и действия пехоты в колоннах и каре. В целом местность не позволяла занять господствующее положение над противником, могла хорошо просматриваться им, и войска и артиллерийские позиции, расположенные здесь, могли быть подвержены губительному артиллерийскому огню. Полагали также, что фронт боевого порядка будет слишком уж растянут для весьма ослабленной русской армии.