Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Крупные компании могут плохо управляться даже самым мотивированным из руководителей, но еще плачевнее их положение в том случае, когда они попадают в руки менеджера, не являющегося основателем или акционером с контрольным пакетом акций, то есть профессионального управленца или наемника. Вскоре после того, как появились профессиональные менеджеры, начались разговоры о том, что корпоративное управление крупными компаниями, осуществляемое силами таких менеджеров, является глубоко порочным: классический образец такой критики — работа Адольфа Берла и Гардинера Минса 1932 года «Современная корпорация и частная собственность». Механизм акционерной собственности предоставил компаниям замечательную возможность — уже сейчас приносить акционерам прибыль на капитал благодаря проектам, которые станут рентабельными только тогда, когда многие акционеры уже умрут. Это удивительное изобретение обещало такую долгосрочность, с которой не мог тягаться даже социализм. Однако у менеджера крупной корпорации возникает мотив (хотя он и не всегда становится для него основанием к действию) предать акционеров, то есть развивать проекты, обещающие краткосрочный выигрыш — который он сможет получить, занимая свою должность, — но лишь в ущерб более перспективным в долгосрочном плане проектам. Члены совета директоров, определяющие компенсацию менеджера, поняли, что для предотвращения подобных практик они могут награждать менеджера бонусом, когда стоимость акций компании растет, а иногда и «негативным» бонусом, когда она падает. Однако менеджерам в этом случае требуется более значительная фиксированная компенсация, которая сглаживала бы негативные бонусы; а это создает для менеджера нежелательный стимул избегать вообще всех проектов, которые могут создавать риски для его работы, а именно долгосрочных и дорогостоящих проектов. Долгосрочную ориентацию выработать в таком случае довольно сложно. Проблема управления решается порой агрессивными акционерами с крупными пакетами акций, хотя она может усугубляться институциональными акционерами, чьи интересы столь же краткосрочны, как менеджерские.

Ориентация на краткосрочную перспективу в крупных корпорациях еще больше усилилась в последние годы в результате развития паевых фондов — это тема работы Луиса Ловенстайна и его сына Роджера Ловенстайна. Прибыли хедж-фондов в значительной степени зависят от инвесторов, которые держатся за фонд, не стремясь куда-то уходить. Таким образом, фонд крайне отрицательно относится к любому риску, из-за которого биржевая котировка компании, акциями которой он владеет, может существенно опуститься. Поэтому паевые фонды давят на компании, чтобы те заявляли о своей «целевой» прибыли на следующий квартал и придерживались намеченных показателей. В результате менеджер компании, акции которой котируются на бирже, значительную часть своего времени будет тратить на определение и выполнение целевых показателей по квартальным прибылям, а не на выработку стратегий долгосрочного инвестирования и инноваций.

Паевые фонды создают еще один изъян, поскольку их способность к обширной диверсификации ослабляет стимулы для собственников состояний использовать хайековское специализированное знание отдельных компаний, отраслей и технологий, отказываясь от него и попросту передавая свои средства в управление в один или несколько фондов. Научная диверсификация портфелей, которая казалась одному из основоположников неоклассической экономики, Полу Самуэльсону, чудесным выигрышем в экономическом благосостоянии, на самом деле стала для современного капитализма значительным шагом назад, что было показано Амаром Бхиде в его статье 1993 года «Скрытые издержки ликвидности рынка акций». В нашем контексте важнее всего то, что цены на акции компаний могут почти не меняться, несмотря на наличие локальных знаний об изменении их возможностей, что обусловлено стремлением паевых фондов сохранять относительный вес, приписываемый ими каждой категории компаний. Следовательно, будущие инвестиции и инновации откладываются. Кроме того, у людей, предоставляющих профессионалам заниматься их инвестициями, меньше стимулов приобретать локальные или специализированные знания.

Наиболее серьезны, однако, многочисленные изъяны, возникшие внутри крупных инвестиционных банков. Несовершенства многих финансовых рынков были сведены на нет, и активы стали высоколиквидными. Крупные инвестиционные банки стали использовать большую часть своей кредитоспособности и экспертного знания финансового сектора для спекуляций на валютах и государственных бондах, а не для оценки компаний, отраслей и новых направлений. Более того, банки стали работать с гораздо более крупными рискованными активами. Для этого банки, которые всегда были партнерствами, в которых партнеры рисковали большей частью своего состояния, были превращены в корпорации, котирующиеся на биржах и практически неподконтрольные акционерам. Если что-то шло не так, убытки несли акционеры, а менеджер, который больше не был партнером, освобождался от личной ответственности за любые решения относительно инвестиций, какими бы вопиющими они ни были. (В определенном смысле такой подход к банковскому делу не имеет ничего общего с казино, поскольку казино, как правило, вообще ничем не рискует. Однако ирония в том, что это банковское дело, которое делает вид, будто оно может полагаться на закон больших чисел, управляя рисками посредством точных научных методов.)

Спекуляции банков означают также риск более сильных колебаний цен на активы и более значительных обвалов. Банки любят занимать на короткий срок по низкой ставке и предоставлять долгосрочные кредиты, когда, как это бывает обычно, долгосрочные ставки еще не упали; все это похоже на легкие деньги. Однако, даже когда шансы кажутся достаточно выгодными, эта игра очень похожа на «разорение азартного игрока». Если происходит неожиданное восстановление краткосрочных ставок, повышающее ставки по долгосрочным ценным бумагам, цена последних падает — точно так же, как цены домов упали после долгого спекулятивного бума на недвижимость, — а банки несут огромные убытки по своим займам. Большинство стран с капиталистической экономикой давно уже отказалось от попыток принудить инвестиционные банки брать ссуды на длительный срок и выдавать долгосрочные кредиты, чтобы у банков был шанс восстановиться до истечения сроков выплаты по долговым обязательствам. Еще одно социальное последствие этих безудержных финансовых спекуляций состоит в том, что они подталкивают государство к введению контроля над движением капитала и другим популистским ограничениям, которые вредят инновациям, что позволяет существующим фирмам, уже обладающим капиталом, сохранять свое положение, но при этом мешает стартапам находить капитал, лишая их уверенности в том, что они могут реализовать свой проект до того, как разразится очередной кризис. (Ничто из сказанного не означает, что необходимо ввести общий запрет на любые спекуляции, осуществляемые отдельными лицами, фирмами или даже банками.)

Во многих отношениях американские коммерческие банки, то есть банки, в которых домохозяйства и компании держали свои депозиты, были укрощены Законом Гласса-Стиголла 1933 года, принятым после того, как крах 1929 года привел к банкротству пятой части всех коммерческих банков. Фердинанд Пекора, бывший прокурор, в своем выступлении перед конгрессом привел свидетельства того, что банки сыграли определенную роль в спекулятивном буме. Новый закон запрещал коммерческим банкам заниматься операциями по размещению ценных бумаг с гарантией, брокерскими услугами по покупке и продаже акций и облигаций от имени клиентов, а также самостоятельными торговыми операциями с ними. Однако в 1999 Г0ДУ закон был отменен. В следующие несколько лет эти банки, например Citibank и JPMorgan Chase, создали или приобрели инвестиционные банки, наращивая свои капиталы за счет массовых краткосрочных займов.