Венецианский эликсир - Мишель Ловрик

Венеция, март 1786 года

1

Железистый сироп

Берем белое вино, полторы пинты; железные стружки, полторы унции; толченый белый винный камень, шесть драхм; корицу, мускатный орех, всего по полторы драхмы; шелуху мускатного ореха, гвоздику, всего по половине драхмы; настаиваем четыре дня в большом открытом бокале (в противном случае он лопнет) либо (что лучше, если позволяет время) оставляем в холодном виде на четырнадцать дней; процеживаем чистое вино; добавив к одной пинте его один фунт сахара, готовим сироп.

Главный нетерпеливо ходил по комнате. Все его былое самообладание испарилось, как и манеры. Больше не было этого циничного самодовольства и терпения, которые я так хорошо помнила по событиям шестнадцатилетней давности.

Я молча лежала на столе, не двигая головой, и следила за ним из-под опущенных век. Я предполагала, что он может в любой момент нанести мне удар. Теперь, когда случилось худшее и воображаемая сложность моих планов оказалась мнимой, меня охватил страх, животный, низкий страх. Я боялась, что он изобьет меня. Он выглядел достаточно сердитым, чтобы сделать это.

Его коллеги уже ушли, и мы были в комнате одни.

— Конечно, ты знала, кто она такая! Ты должна была понять это в тот момент, когда увидела труп ее отца. Ты, наверное, узнала своего старого любовника, даже спустя столько лет. Ты умна. Только не говори мне, что не поняла тотчас же, кто он такой. Маззиолини говорит, что ты побелела, словно полотно, увидев тело. Как ты это объяснишь?

— Любая женщина в здравом рассудке вела бы себя так же при виде трупа, — ответила я по возможности спокойно. — Тем более он еще и начал кровоточить.

— Но ты не такая, — пробормотал он. — У нас есть причина полагать, что прошло уже много времени с тех пор, как ты в последний раз говорила нам правду.

Он презрительно махнул рукой в сторону моего передника, разрушив последнюю надежду на снисхождение из-за моего положения.

— Раз так, то это вы сделали меня такой, — горько ответила я. — Поскольку вы все знаете, вы должны знать и то, что в Венеции он жил под другим именем. Он не говорил мне правды. Тогда у меня тоже было другое имя, мое настоящее имя.

— Это не имеет значения. Я полагаю, что ты поняла, кто он, когда увидела тело, и в этот момент, если не ранее, ты осознала, что девочка, опекаемая твоим безродным Грейтрейксом, никто иная, как твоя собственная дочь. Потому ты была так удивлена. Вот почему ты порвала с нами, сбежала от Маззиолини, вернулась в Лондон и выкрала девочку.

— Я же говорила вам! Она не моя дочь! Я не думаю, что мужчина, который приходил ко мне в монастырь, испытывал недостаток в любовницах. Я не единственная, кто мог родить ее. Но суть не в этом. Дело в том, что у меня нет дочери! И никогда не было. У меня был сын! И его убил акушер. Я даже не видела тела.

Не считая, конечно, моего воображения. Как часто я представляла размозженный череп и щипцы, вытягивающие исковерканное тело из меня, пока я лежу без сознания на кровати… Сейчас они хотели, чтобы я поверила в невероятные факты — что Певенш была тем ребенком, которого я зачала и выносила, и что она родилась живой, выжила, и что мой первый возлюбленный забрал ее, чтобы вырастить. Я никогда не участвовала в постановке, которая имела бы столь невероятный сюжет.

— Это был мальчик, — слабо прошептала я. — Он умер.

По щекам заструились настоящие слезы. Я не знала, оплакиваю я погибшего ребенка или себя, бессильную изменить мнение Главного.

— Значит, ты настаиваешь. Но монахини в монастыре говорят другое. Они утверждают, что ты родила здоровую дочь и отказалась от нее. Ты даже не хотела кормить ее. Они настаивают, что ты была вне себя от ярости из-за того, как с тобой обошелся ее отец. Ты отказалась иметь к ней хоть какое-то отношение. Ты заявила, что, если девочка останется в монастыре, ты найдешь ее и убьешь.

— Это ложь, ужасная и наглая ложь. Вы же знаете, какие они, эти сестры из монастыря. Они шлюхи, обманщицы и негодяйки. Они меня ненавидели. Как можно верить их словам? Если они не уничтожили дитя внутри меня, почему я больше никогда не могла зачать?

Но все было напрасно.

— Монахиням дал указания твой возлюбленный. Также они знали, как следует поступить с такой строптивой маленькой распутницей, как ты. После родов они использовали инструменты, которые сделали тебя бесплодной.

Когда я подумала о том, что со мной сделали тогда, когда я была без сознания, мое сердце наполнилось ужасной печалью. Какие шансы были у шестнадцатилетней девочки противостоять тем силам, что ополчились против нее? Бессердечие возлюбленного, жестокость монахинь, действие лекарств и быстрые руки доктора, уничтожающего любую мою надежду иметь в будущем ребенка. Меня обидели и обокрали, обрекая на тяжелую жизнь. Да, я была в чем-то виновата, но мои преступления были ничтожны по сравнению с тем, что мне пришлось пережить, начиная с того момента, как я впервые сорвала с дерева засахаренный плод в саду монастыря. Я продолжала плакать. Слезы стекали по щекам и подбородку. Однако они не вызвали у Главного никакого сочувствия. Он продолжал потчевать меня все новыми небылицами.

— Так они передали девочку отцу, который забрал ее в Англию. С удовольствием, должен отметить, — добавил он ехидно, — поскольку ему не надо было забирать и тебя.

— Но она слишком взрослая и слишком отвратительная, — простонала я. — Это произошло всего шестнадцать или семнадцать лет назад. А этой девочке как минимум двадцать лет.

— Ей шестнадцать лет, хотя она и крупная, если верить отчетам. На английской диете девочка из Венеции может легко растолстеть. Я не удивляюсь отсутствию у тебя материнской привязанности, однако ты не сможешь обмануть ни нас, ни себя насчет ее реального возраста. Кажется, когда тебе было выгодно, ты занимала ее детскими игрушками. — Он указал на укулеле Певенш, по всей видимости, украденную из моей комнаты и теперь лежащую на бархатной подушке.

Мне нечего было сказать на это. Я никогда не интересовалась возрастом Певенш.

— Как ты считаешь, почему мы держали тебя подальше от Венеции? Мы знаем, что ты за женщина. Мы опасались, что ты найдешь англичанина, предавшего тебя, и совершишь какую-нибудь глупость, которая приведет к международному скандалу. Нам удалось замять дело с монахиней, ослепшей из-за тебя. К счастью, она была не из богатого рода. Но иностранный делец — совсем другое дело. Однако его все равно убили. Это создало дополнительную сложность. По всей видимости, он связался с какими-то бандитами, которые свято чтят право мести. Это все, что мы могли предпринять, чтобы уладить это дело.

Он стал задумчивым, размышляя вслух о вещах, которые меня не касались. Я наблюдала, как поднимаются и опускаются его плечи. Внезапно он повернулся ко мне лицом, явно для последней попытки найти общий язык со мной.

Он мягко сказал:

— Целая вереница неудачных совпадений привела тебя к этому трупу.