Кошачий глаз - Маргарет Этвуд

Участниц выставки четверо. Кэролин, ангельски луноликая, темноволосая, со стрижкой каре, зовет себя художницей по текстилю. Некоторые ее работы – лоскутные одеяла с необычным узором. На одном приклеены презервативы, набитые тампонами (неиспользованными), образующие слова: «ЧТО ЕСТ ЛУБОФ?» Другое одеяло сделано из лоскутов в цветочек, а поверх – аппликация, провозглашающая:

Еще она делает настенные подвесные композиции из туалетной бумаги, скрученной в жгуты. Она заплетает их в косички и ткет что-то вроде ковриков, используя в качестве основы кинопленку – древние порнофильмы, «любительский жанр», как выражались в былые годы.

– Подержанная порнушка, – бодро говорит она. – Переработка вторсырья, а?

Джоди занимается магазинными манекенами: она распиливает их на куски и склеивает обратно в шокирующих конфигурациях. Затем доводит до ума при помощи краски, техники коллажа и стальной мочалки, приклеенной в стратегических местах. Один манекен свисает с крюка, воткнутого ему в солнечное сплетение, у другого (другой) все лицо расписано деревьями и цветами, словно филигранная татуировка. Я не подозревала, что Джоди способна на такую тонкую работу. У третьей манекенши к животу приклеены шесть или семь кукольных голов. Кое-какие из них я узнаю: Спаркл Пленти, Беби Борн, Барбара Энн Скотт.

Зилла светловолосая и худая, как хрупкие девушки-хиппи, которых я знала несколько лет назад. Она называет свои работы пухзажами. Они сделаны из сгустков текстильной пыли, похожих на фетр – тех, что скапливаются в фильтре сушильной машины для белья и вынимаются целыми пластами. Я сама часто любовалась такими, неся их к мусорной корзине: их текстурой, нежной расцветкой. Зилла купила множество полотенец разных цветов и прогоняет их через сушилку, чтобы получить нужные оттенки розового, серо-зеленого, белесого, а также стандартного серого, как комья пыли под кроватью. Пласты пуха она разрезает, придает им нужную форму и осторожно клеит на подложку. Получаются многослойные композиции, напоминающие облачное небо. Я ими заворожена и жалею только, что не додумалась до такого первая.

– Это все равно что печь суфле, – говорит Зилла. – Одно дуновение холодного воздуха, и все пропало.

Джоди – она больше, чем все остальные, занимается оргвопросами – просмотрела мои картины и отобрала некоторые для выставки. Несколько натюрмортов, стиральную машину с отжимными валиками, тостер, ядовитый паслён, «Трех ведьм». «Три ведьмы» – это картина с тремя разными диванами.

Кроме натюрмортов, я выставляю в основном фигуративные работы, хотя есть и пара композиций из соломинок для питья и сухих макарон, а также одна под названием «Серебряная бумага». Я не хотела их показывать, но Джоди они понравились. «Подручные материалы», – сказала она.

Все мои картины с Девой Марией отправились на выставку, и все миссис Смиитт – тоже. Я думала, ее слишком много, но Джоди решила взять всех.

– Это женщина как анти-торт, – сказала она. – Почему всегда рисуют только молодых и красивых? Приятно для разнообразия видеть стареющее женское тело, бережно воспроизведенное.

Примерно то же самое, только в более высокопарных выражениях, она написала и в каталоге.

Выставка проходит в небольшом супермаркете, уже не действующем, дальше по Блуру на запад. В помещении скоро должна открыться бургерная, но пока оно пустует, и одна из участниц, знакомая с кузиной жены владельца, уговорила его пустить туда нас на две недели. Она рассказала ему, что в эпоху Возрождения самые знатные герцоги славились своим эстетическим вкусом и меценатством, и ему это польстило. Он не знает, что это выставка из одних женщин: она сказала просто «несколько художников». Он позволил нам занять помещение при условии, что мы его не разгромим.

– Что тут можно разгромить? – говорит Кэролин, когда мы начинаем осматриваться. Она права, тут и так уже все разгромлено. Полки и прилавки для овощей демонтированы, с пола, когда-то покрытого линолеумной плиткой, там и сям сорваны куски и видны голые широкие доски. Под потолком болтаются голые лампочки в проволочных клетках, некоторые перегорели. Кассы, однако, остались на месте, и на стенах еще висят перекошенные надписи: «Акция! Три штуки за 95 центов!», «Свеженькое мясцо из Калифорнии».

– Мы можем сделать так, чтобы это пространство работало на наш замысел, – Джоди расхаживает по залу, сунув руки в карманы комбинезона.

– Как? – спрашивает Зилла.

– Я не зря занималась дзюдо, – отвечает Джоди. – Мы используем собственное движение противника, чтобы вывести его из равновесия.

На практике это означает, что она берет плакат «Свеженькое мясцо из Калифорнии» и встраивает его в одну из собственных инсталляций – крайне жестокую расчлененку, в которой манекенша, одетая только в веревки и кожаные ремешки, держит под мышкой собственную голову, перевернутую шеей вверх.

– Будь ты мужчиной, тебя бы за это растоптали, – говорит Кэролин.

– Но я не мужчина, – мило улыбается Джоди.

Мы трудимся три дня – вешаем, расставляем, перевешиваем и переставляем. Когда все работы занимают свои места, нужно собрать раскладные столы, которые будут играть роль бара, и купить бухло и жрачку. «Бухло и жрачка» – это из лексикона Джоди. Мы покупаем канадское вино в четырехлитровых канистрах, полистироловые стаканчики для вина, соленые крендельки и картофельные чипсы, куски чеддера, завернутые в пластик, крекеры. Это все, что мы можем себе позволить; но кроме того, существует неписаное правило – угощение должно быть абсолютно плебейским.

Наш каталог – это пара страниц, отпечатанных на ротаторе и скрепленных скобкой в уголке. Предположительно он – плод наших коллективных усилий, но на самом деле большую часть текста написала Джоди, потому что у нее это лучше получается. Кэролин изготавливает вывеску – из простынь, выкрашенных так, словно на них кто-то кровоточил, – и мы вешаем ее над входом:

«(ОНА)РХИЯ»

– Что вы хотели этим сказать? – спрашивает Джон, который заехал вроде бы забрать меня, но на самом деле – посмотреть. Он подозрительно относится к моим занятиям с другими женщинами, хотя говорить об этом вслух – ниже его достоинства. Однако он именует их «девочками».

– Это слово «анархия», в которое инкапсулировано слово «она», – объясняю я, хотя знаю, что он знает. «Инкапсулировать» – тоже словечко Джоди.

Джон оставляет это без комментариев.

Вывеска привлекает внимание прессы: что-то новое, событие, возможный скандал. Одна газета еще до открытия присылает фотографа, и он, снимая нас, приговаривает:

– Ну-ка, девочки, сожгите-ка для меня пару лифчиков.

– Свинья, – тихо произносит Кэролин.

– Спокойно, – говорит Джоди. – Они обожают, когда мы бесимся.

В день открытия выставки я прихожу в галерею заранее. Я обхожу экспозицию, двигаясь вдоль бывших проходов магазина, вокруг касс, где теперь выстроились скульптуры Джоди, как манекенщицы на подиуме, мимо стены, с которой вызывающе кричат лоскутные одеяла Кэролин. Это сильные работы, думаю я. Сильнее моих. Мне кажется, что даже облачные конструкции Зиллы уверенны и тонки, в них есть решимость, которой недостает моим работам; в этом окружении мои картины слишком вылизаны, слишком декоративны, они приятны на вид – и всё.