Далекие королевства - Аллан Коул

Теперь мы оказались в коридоре с округлым сводом. С одной стороны я увидел открытую дверцу размером не более духовки пекаря. Это был вход в помещение, напоминавшее скорее гроб, чем камеру. В одной стене была вырезана каменная скамейка. У заключенного здесь не было пространства, чтобы он мог встать или вытянуться во весь рост. По стене расплывалось какое-то пятно, словно кто-то выплеснул из ведра красную краску и оставил ее засохнуть. Один из охранников увидел, что я рассматриваю это пятно. Он похлопал дубинкой по ладони и улыбнулся какому-то своему очень приятному воспоминанию. Мне дали заглянуть и в соседнюю комнату. Здесь располагалось караульное помещение. Судя по всему, охранникам позволено было обращаться с заключенными по собственному усмотрению. Я отвел взгляд.

Коридор упирался в большое полукруглое помещение. Оно не отделялось от коридора стеной, но имело две огромные железные створки ворот, сейчас широко распахнутых. Причина такой открытости была понятна — заключенные в остальных камерах через зарешеченные двери должны были видеть, что ожидает их в пыточной камере, а это оказалась именно она. Возможно, это была та самая камера, в которую мне удалось заглянуть, когда сработало одно из противозаклинаний Яноша. Тогда там на дыбе белело женское тело, а рядом, на раскаленных углях, разогревались прутья и щипцы. Рот ее был открыт, и, может быть, она кричала, но звуков я не слышал. Либо так действовало заклинание, чтобы вопли заключенных не раздражали палачей, либо женщина уже просто не могла кричать. Еще я заметил, прежде чем заставил себя отвести взгляд, с полдюжины обреченных на пытку заключенных, следователей в черных одеяниях и орудия пыток, которыми были увешаны стены с пола до потолка.

Офицер махнул рукой, и открылась дверь. С нас сняли кандалы и швырнули в большую камеру.

— Поглядывайте в пыточную камеру, — посоветовал офицер. — И не думайте, что о вас забудут.

Его подчиненные сочли шутку удачной. Они вышли из камеры и заперли ее. В ней царил полумрак, свет падал из коридора, да в дальнем конце горел факел. Обессиленный, я опустился на кучу грязной, давным-давно брошенной здесь и промокшей соломы.

— Амальрик, встань! — резко окликнул Янош.

Я выпрямился и увидел наших новых соседей-заключенных. Их в камере было человек пятьдесят. Большинство из них стояли или лежали в полной апатии, не обращая ни малейшего внимания на вновь прибывших. Но не все. На нас стали надвигаться несколько человек. В общей вони казалось, что от них исходил какой-то особый запах агрессии. Их глаза горели, как у волков, собирающихся наброситься на жертву, хотя лично мне наблюдать такой сцены не доводилось.

Один из них, повыше остальных, выдвинулся вперед.

— Мы заберем вашу одежду, — сказал он голосом совершенно бесцветным, в котором даже не ощущалось угрозы. — А затем хорошие мальчики будут прислуживать тому, кому мы скажем.

Мы с Яношем прижались к стене. Заключенные медленно надвигались на нас. Да и куда им было торопиться? У них впереди целая вечность времени, а от игры можно получить больше удовольствия, если ее растянуть. Янош быстро огляделся. Я решил, что нам уже не спастись. Но тут Янош подхватил с пола белую палку и протянул мне. Оказалось, что я держу в руке человеческую кость, а Янош вновь нагнулся и поднял кандалы, из которых посыпались кости давно умершего узника. Главарь камеры с ревом бросился на нас, и тут же Янош кандалами угодил ему в лицо. Тот взвыл, как раненый медведь, закачался, обливаясь кровью, и упал. А на меня бросился другой. Я ударил моей костяной дубинкой, ее кончик откололся, и заострившимся как кинжал обломком я пырнул в живот следующему нападавшему. Я рывком вырвал свое оружие, но меня сзади уже обхватили за плечи. Я резко наклонился, собираясь бросить противника через голову, а тут еще Янош врезал ему цепью. Человек завопил, отпуская меня и хватаясь за голову. Я выпрямился. Новый противник попытался схватить меня за горло, но я, вспомнив один из приемов Яноша, поднял обе руки, скрестил их, хватая за запястья ликантианина, разорвал его хватку, широко разводя его руки. Не раздумывая, я тут же пнул его в коленную чашечку, отскочил и с разворота ударил кулаком в горло. Тот захрипел и зашатался. Еще один удар, после чего и сокрушительное орудие Яноша вновь достигло цели. Оставшиеся в строю трое хозяев камеры отступили, подняв руки в знак примирения.

— Ничего, ничего, — с трудом проговорил один из них. — У нас еще будет время разобраться.

— Ну уж нет, — решительно сказал Янош. — Уж коли решились, так постарайтесь убить нас обоих… или вам не удастся спокойно заснуть. Посмотри на меня, ты. — Тот, кто только что обращался к нам, обернулся. — Я знаю такие штучки, что вы или те ублюдки, — он ткнул большим пальцем в сторону пыточной камеры, — даже представить себе не можете.

Заключенный ничего не успел ответить, когда Янош, отбросив кандалы, быстро подошел к нему, поднял ладонь рупором ко рту, а второй дотронулся до лба этого человека. Клянусь, он лишь слегка его коснулся, можно сказать, ласково погладил, но тот завопил от боли, затрясся и схватился обеими руками за голову.

— Ты не умрешь, — объявил мой друг. — Но эта боль будет напоминать тебе обо мне с неделю.

Остальные подхватили своего приятеля и убрались в глубь камеры.

— Как ты думаешь, они попытаются еще раз? — спросил я.

— Возможно, — спокойно сказал Янош. — Но тем не менее мы можем спать спокойно. Я знаю кое-какие заклинания, от которых эта солома затрещит, будто валят деревья, если кто-то задумает подкрасться к нам.

Так начался второй этап нашего заключения. Когда мы уснули, тела наших убитых врагов кто-то бесшумно убрал. Нас не беспокоила эта банда, правившая с помощью жестокости в этом подземелье. Я видел, как они измываются над более слабыми, и хотел вмешаться. Но Янош запретил:

— Мы вырубили себе нашу собственную маленькую нишу в этом обществе отверженных. И они оставят нас в покое, если мы не будем вмешиваться в их дела.

Я неохотно прислушался к этой сомнительной мудрости и старался не обращать внимания на звуки каких-нибудь очередных разбирательств между заключенными. Я обнаружил, что легко могу отключаться и не слышать эти звуки, как и не замечать того, что происходит в пыточной камере, что бы там ни делалось. Дважды узники нашей камеры вызывались туда и подвешивались на дыбе. Большинство из наших соседей по камере находили в созерцании чужих мук даже что-то забавное.

Мы не могли знать, что сейчас — день или ночь. Я пытался вести подсчет по кормежкам, полагая, что раз в день нам выдают эту вонючую овсянку и гнилой хлеб. Янош сказал, чтобы я не напрягался, поскольку один из трюков тюремщиков в том и состоит, чтобы кормить с неправильными интервалами времени. Еду могут дать и три раза в день, и ты будешь думать, что прошло три дня, а прошло вовсе не три дня, а всего лишь один бесконечный день твоей жизни. Позднее я вычислил, что мы провели в этом жутком подземелье почти месяц.

Хотя мы и держались особняком, с несколькими сокамерниками удалось поговорить. Некоторые из них сидели по обвинению в политических преступлениях против архонтов, но большинство представляло собой обычных уголовников, неисправимо порочных. Но тем не менее мы оказались не в безысходном аду. Это подтвердилось, когда мы увидели, как одного из нашего подземелья освобождают. Он бормотал слова благодарности, плакал — и все пытался поцеловать ботинок охраннику, который открыл дверь.