Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский

молодой прапорщик, поясняя отцу и генералу, которые его встречали, свой усталый вид. – Боялся, что разворуют, ходил проверял день и ночь.

– Ценю ваши усилия, Максимилиан, – говорил кавалер, отправившись с Максимилианом смотреть свои сокровища. Он даже положил прапорщику руку на плечо. – Вы будете награждены.

– Быстрее бы от них уже избавиться. Тогда и гора бы с плеч.

– Нет, друг мой, быстрота нужна в атаке или маневре, а деньги – они раздумий требуют, а иначе их у вас не будет. Впрочем, на раздумья времени и у меня не осталось. Придется и вправду поторопиться.

Все серебро, кажется, было на месте. Ящики крепки, сундуки заперты. И Волков еще раз поблагодарил Максимилиана, но от службы его не освободил:

– Как продам все, так и отдохнете, а пока продолжайте сторожить.

Вскоре подошел полк Эберста, потом приехали пушки, а с ними запыленный капитан Пруфф на огромном сером жеребце. Был Пруфф ворчлив, как обычно, пока Волков не сообщил ему, что ждал его, чтобы выбрать и купить еще одну пушку, благо в Ланне их в продаже предостаточно. Тут капитан сразу переменился, тон его скрипучий стал более ласков. Пруфф сообщил генералу, что немедля идет домой (он в городе имел дом), а на заре готов выйти с генералом в литейные цеха, где мастера и делают пушки. Так и договорились.

А за артиллерией ехали и ехали, почти дотемна, бесконечные телеги обоза. И уже в сумерках, когда был готов ужин и поставлены палатки, за последними телегами пришли замыкавшие колонну ландскнехты Кленка.

Вот теперь все были в сборе.

Волков, Брюнхвальд и Роха не ждали, пока придет обоз и Кленк. Они еще после обеда стали распределять новонабранных солдат по ротам. Солдаты были неплохи.

Волков мог бы, конечно, высказать Брюнхвальду за то, что обоз растянулся на целый день. Но уж больно много было телег и тяжелых возов, да еще и пушки. Поэтому неудовольствие свое от полковника генерал утаил. Дошли все в целости, и слава богу.

Глава 38

Волков едва успел вернуться в город до закрытия ворот. А у дома его, несмотря на сгущающуюся темноту, ждал его монах из монастыря Святых Вод Ёрдана. Приютился у стены, сидит смиренно. Волков сразу понял: посыльный от аббата. Так оно и вышло.

– Настоятель просит вас, господин, быть у него при первой возможности. Пусть даже в полночь, – говорит монах.

– Устал, скажи аббату, что буду спать, – попытался отказаться от визита кавалер.

Но, кажется, на этот ответ у монаха было приготовлено предложение. Волков подумал, что на все его ответы монах получил подробные инструкции, и теперь тот говорил:

– Сеньор просил вам передать, что за оговоренное вами количество он готов предложить вам сто пятнадцать тысяч талеров, и сорок тысяч из них сразу. Через два дня можете забирать.

«Сорок тысяч сразу? А эти сорок тысяч он начеканит из моих двадцати пудов, что я уже ему подарил! Очень он мудр, этот брат Илларион».

Теперь кавалер не испытывал никаких теплых чувств ни к аббату, ни к архиепископу. Ни в ком из них не видел он друга, после того как, выкручивая ему руки, курфюрст забрал у него сто душ мужиков.

– Предложение аббата мне понятно, коли приму его, так сразу сообщу. А пока ступай.

Он зашел домой. Дом был пуст, очаг холоден: Агнес забрала всю свою прислугу. Волков сам разжег лампу, нашел в комоде у камина полкувшина хорошего вина (у Агнес все вино в доме было хорошее), налил себе в грязный стакан. Хотел уже отпустить Фейлинга и Румениге и отправить спать гвардейцев, но задумался. Сел за стол, понемногу пил вино. И вдруг решился: не хотел Волков больше служить архиепископу, не хотел угождать ему и его казначею; когда у тебя под рукой четыре тысячи вооруженных людей, то не ты угождать должен, угождать должны тебе. Обдумав все, он допил вино и сказал:

– Господин Фейлинг.

– Да, сеньор.

– Дом банкиров, где недавно ужинал я, помните?

– Помню, сеньор.

– Езжайте туда с господином Румениге…

– Так ночь сейчас, сеньор… – начал было Фейлинг.

– Езжайте туда, – повышая голос, продолжал генерал, – найдите любого человека из домов Ренальди или Кальяри, скажите, что от меня. И передайте им, что готов отдать им пуд за тридцать шесть гульденов. Всего у меня сто двадцать девять пудов. Пусть с ответом поторопятся: мне ждать некогда. Запомнили?

Фейлинг все повторил в точности, и они с Георгом Румениге уехали в темноту, а Волков налил себе еще один бокал вина. К черту попов, если банкиры согласятся на тридцать шесть золотых, он отдаст серебро им. И не потому, что любит банкиров больше, чем попов, а потому, что банкиры не посмеют просить лишнего, да еще и платят сразу. А ему сейчас нужны деньги.

Если кто и может быть проворнее крыс, так это банкиры в те времена, когда носы их почуяли верную наживу. Волков поднялся в покои, а там летняя ночная духота. Подошел к окну, растворил створки, и вместе с приятным ночным воздухом в комнату проник стук подков, что бьют по камням мостовой. То возвращались Фейлинг и Румениге. Да, так и есть, уже заскрипели ворота, которые гвардейцы распахнули перед ними.

– Сеньор спит? – спросил господин Фейлинг у гвардейцев.

– Только что лампу погасил внизу, – отвечали те.

– Фейлинг! – закричал Волков из окна в темноту. – Что они ответили?

– Они согласны! И просят сделать все сейчас!

– Как сейчас? – удивился такой прыти банкиров кавалер. – Подождите, я спускаюсь.

И когда он спустился, Курт Фейлинг передал пожелания дома Ренальди и Кальяри.

– Сначала слуги позвали ко мне одного господина, не старый еще который, он меня послушал и сразу позвал другого, старого. И старый немедля говорит: скачите к своему сеньору, скажите, что мы принимаем его предложение и просим торговать сейчас же.

– Серебро за городом в лагере, – сказал генерал. – Думаю я, что придется господам банкирам подождать до утра.

– И я им то же самое сказал, – заверил его молодой человек. – Но они говорят: не волнуйтесь, мы все устроим, просите своего сеньора не ложиться спать.

Хорошо. Не ложиться так не ложиться. Кавалер велел оруженосцам-гвардейцам оседлать его лошадь, а сам вернулся за стол. Хотел выпить еще вина, что оставалось в кувшине, но, подумав, решил воздержаться. Кто знает, может статься, что хмель в эту ночь будет лишним.

Не прошло и часа, как на затихшей в ночи улице снова зазвенели по мостовой подковы. Приехал посыльный и сказал ему: