Детективная богадельня - Юлия Игоревна Андреева

искал себе богатых женщин и что он, Спайс, не такой. И если бы Амалия обратила внимание на скромного врача, то он уж… ну, сами понимаете…

Помните, вы как-то читали нам с Морби стихи Бернса. «В полях под снегом и дождем»… если честно, я тогда даже пожалела, что мне не встретился человек, который мог бы вот, вот так… прочитать это мне. Без пошлого вставания на колени, кольца и прочего… Только он, она и вечные стихи. Хотя что это я о себе да о себе?

Думаю, у Амалии и Дугласа со временем все наладится. Они ведь достойны этого счастья.

— Хорошо бы, — Финк был рад, что все так удачно разрешилось.

На следующий день он при помощи Беркли и машины Джин Дойл перевез свои вещи. Обустраиваться ему помогали по старой дружбе Полин и Берта. Обе девушки, поменяв статус горничных на статус всеобщих дочек и внучек, как-то сразу расцвели и заметно похорошели. Полин теперь выглядела увереннее, она собиралась продолжать учиться на врача, а сейчас, ухаживая за дедушкой, договорилась о работе санитаркой на его этаже. Это давало возможность то и дело заглядывать в палату к больному родственнику. В то же время девушка набиралась опыта, и через полгода главврач обещал выдать ей достойную характеристику для продолжения обучения.

Линк получал вполне достойное лечение, так как на счет больницы поступил крупный взнос от пожелавшего остаться неизвестным друга. На эти деньги Линку не только обеспечили отдельную палату с балконом и ванной комнатой, но и приобретали дорогие обезболивающие, без которых он уже не мог обходиться.

Берта неожиданно занялась рисованием и фотографией, должно быть, так в ней проявлялась кровь Габриэля Линка, Амалия всячески поощряла это увлечение, обещая со временем устроить ее частную выставку, но пока что до этого было далеко.

* * *

СИДЯ В СВОЕМ КАБИНЕТЕ, Морби достал из секретного ящика письменного стола папку с пожелтевшими от времени газетными вырезками и теперь любовно разглядывал носастую, худощавую молодую женщину в клетчатом платье и соломенной шляпке, как носили учительницы в частных колледжах. Он смотрел на Молли Стоун и удивлялся, как эта с виду невзрачная, непривлекательная суфражистка сумела занять столь важное место в его жизни.

В жизни блистательного Эдмонда Морби, мужчины с отменным вкусом и претензиями, который всегда избирал себе одних только красавиц. Где теперь эти красавицы? Обзавелись семьями, отяжелели и растолстели после родов. Многие из них уже совершенно седые, кого-то уже давно нет на этом свете. Но Молли, Молли оставалась с ним, несмотря ни на что.

Это она, маленькая героическая женщина, вытащила почти что уже спившегося, нищего и никому не нужного инспектора из того кошмара, в который он превратил свою жизнь. Это она создала розовый особняк на улице знаменитого сыщика, окружив давно не верившего в человеческую доброту Морби теплотой и любовью. Это ее, вдруг превратившуюся из нищей школьной учительницы в делового секретаря и правую руку отставного инспектора, он никогда не благодарил за свое счастливое спасение, за свою вторую жизнь, предпочитая не замечать очевидных вещей.

И вот теперь он, гениальный, непревзойденный Морби, не мог взять в толк, следует ли ему признаться, что давно раскрыл ее тайну и готов предложить ей, нет, не руку и сердце, об этом следовало позаботиться раньше, а впрочем, черт возьми, почему же не брак? Неужели только потому, что он никогда не был женат, потому что всегда боялся ответственности за другого человека, за женщину, которая доверится ему? Которая будет вправе упрекнуть его за то, что старый Морби слишком много времени отдает своей работе, своему архиву, своим клиентам? Что вместо того, чтобы проводить время со своей законной половиной, он целыми днями бродит невесть где, а дома запирается в своем кабинете с машинисткой, пытаясь надиктовать той посетившие его мысли?

Но стоп! Все это может относиться к кому угодно, к любой другой женщине, но не к Молли. Молли будет с ним всегда. Она будет присутствовать на допросах и частных беседах с клиентами, стенографируя все, что те скажут, она отправится с ним на край света, для того чтобы всегда быть под рукой. В конце концов, жена Молли никогда не упрекнет его за то, что он будет проводить время с секретаршей Молли!

С другой стороны, не ранит ли ее тот факт, что он давно распутал ее хитрую интригу, разгадал сложно построенную игру?

Нет, нет и еще раз нет! Молли должна, просто обязана все понять. Тем более теперь, когда, согласно полученным им недавно сведениям из банка, где у старого инспектора еще со времени службы в Скотленд-Ярде работал его осведомитель. Сейчас, когда Молли разорена и особняк и клуб держатся уже не на ее наследстве, — не таким большим оно и оказалось на самом деле, — а исключительно на дотациях обеспеченных членов клуба. Теперь, когда уже никто не упрекнет Морби в том, что он женится на приданом.

Морби подумал, закуривая: в сущности, Молли ведь не ждет от него никаких признаний, она не слишком верующая, а следовательно, в церковь они могут не ходить, а просто поселятся рядом, как это собирались сделать Линк и миссис Смит. Морби посмотрел еще раз на фотографию молодой Молли и вдруг понял, что просто не способен предложить этой храброй, решительной женщине роль, меньшую, чем она на самом деле заслуживала.

На следующем заседании клуба Конан Дойл обещал читать отрывки из «Женитьбы бригадира»[15]. Славно было бы в этот день войти в зал заседания, держа ее крохотную ручку в своей. И не нужно слов, все и так поймут.

Морби развалился на кресле, ожидая, когда Молли вернется в кабинет, дабы продолжить работу. Поглядывая на дверь, старый инспектор достал из ящика томик стихов Роберта Бернса, который не так давно одолжил у любителя поэзии Финка, и открыл его на нужной странице, вспоминая самое свое любимое стихотворение. Убедившись, что знает его наизусть и не станет позорно подглядывать, Морби вернул книжку обратно в секретный ящик.

Когда Молли тихо зашла в комнату и, улыбнувшись, заняла свое место, Морби повелительным взмахом руки попросил ее заправить чистый лист бумаги в машинку и, когда та была готова печатать, тихо произнес:

В полях под снегом и дождем,

Мой милый друг, мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, от зимних вьюг.

А если мука суждено

Тебе судьбой, тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна