Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков

О катастрофе на Кавказе весной 1605 года подробно рассказал Баим Болтин. Он описал, как сначала воевода князь Владимир Тимофеевич Долгорукий вынужден был покинуть Койсу, потом «накрепко» были осаждены Тарки, и главному воеводе окольничему Ивану Михайловичу Бутурлину пришлось пойти на заключение мира. Это, однако, оказалось только уловкой противника: когда воевода и его войско оставили Тарки, на них напали. Бутурлин и один из его сыновей, ряд других воевод и стрелецких голов были вероломно убиты, «а ратных людей многих побили, а иных в полон взяли»[676]. Николай Михайлович Карамзин, говоря об этом неудачном броске Бориса Годунова на Кавказ, сравнил его с Каспийским походом Петра I и заключил с грустным пафосом: «Сия битва несчастная, хотя и славная для побежденных, стоила нам от шести до семи тысяч воинов, и на 118 лет изгладила следы Российского владения в Дагестане»[677].

Действуя в союзе с двумя главными врагами османов — персидским шахом на востоке и императором Священной Римской империи на западе, — царь Борис Федорович многого мог бы добиться. Он уже давно убедился, что контроль над путем в Персию может принести ему огромную выгоду. Послы разных стран, особенно английские, добивались разрешения на проход в Персию, так как все другие пути туда из Европы были перекрыты турецким султаном. В то время как Годунов отправлял рать «в Шевкалы», в Москву приехал английский посол Томас Смит с извещением о восшествии на престол короля Якова I. Одна из задач посольства состояла в подтверждении прежних привилегий. Сочинение об этом посольстве, вышедшее в Англии в 1605 году, начиналось с целого гимна торговле с Россией: «Торговые сношения служат как бы золотою цепью, соединяющею во взаимной дружбе одни государства с другими»[678]. Всплыл и старый вопрос о дороге в Персию, за которой англичане уже видели манившие их очертания Ост-Индии и Китая. В первом же письме к царю Борису Федоровичу король Яков I писал «о торговле, чтоб государь поволил аглинским гостем ходити через свои государства в Перейду, и в Восточную Индею, и о взыскании Китая». В Москве отговаривались начавшейся войной между шахом Аббасом и турецким султаном за захваченные некогда османами Дербент, Шемаху и Баку: «о той торговле перситцкой и о индейской» решать что-либо было пока рано. На будущее же соглашались вернуться к этому вопросу, более всего интересовавшему англичан, ссылаясь на принятые меры по освобождению дороги «в Перейду»: «А как государевы люди Шевкальскую и Кумытцкую землю очистят и с шахом об ней договор учинят, а шах у салтана прежние свои городы возьмет, и дорога в Перситцкое государство будет чиста, и тогды государь с Якубом королем сошлетца о всяких добрых делех своими болшими послы, как им быти меж собою в дружбе и в любви вперед крепко и стоятельно, и о той дороге потому ж и договор велит государь учинить»[679]. Следовательно, разрешение на транзитную торговлю с Персией и Индией увязывали в Посольском приказе с заключением большого договора о мире с Англией. Увы, и этот проект разрушила начавшаяся русская Смута.

Современники подвели грустный итог русского похода на помощь грузинским царям, страдавшим «от черкас горских». Автор «Нового летописца» писал в статье «О посылке и о побое в Торках»: «Царь же Борис раденье держаша о чюжих землях, а того не ведяше, что будет над своим государством»[680]. Бориса Годунова обвинили в том, что он занялся «гордыми замыслами» по устройству браков своих детей, не видя бедствий голодных лет. Авраамий Палицын в своем «Сказании» тоже упомянул о походе к Хвалимскому морю: «Такоже и сыну невесту изволи от Татарских царьств привести, из Хвалис, и тамо не мало от православных зле погибоша от кумык и от черкас в проходех нужных реками возле моря Хвалицкаго… Творимо же се бе во время великого того глада»[681].

Царя Бориса Годунова в последние годы его жизни как будто нет в наших исторических трудах. Он появляется на некоторое время в жалкой роли мятущегося и страдающего от собственных грехов человека, видящего неизбежное возмездие в лице восставшего из мертвых царевича Дмитрия. Но соответствовала ли такая картина действительности? Душевный перелом, произошедший с царем Борисом Федоровичем после получения известий о походе самозванца, действительно был замечен современниками. Но правильно ли они его истолковали?

Борис Годунов и на престоле оставался все тем же правителем, каким был раньше, но неумолимое время заставляло его действовать по-иному. У него уже не было столько жизненного пространства, чтобы годами ждать результата и осуществления своих целей. К тому же и он, видимо, не избежал профессиональной болезни властителей — подагры, отмеченной Исааком Массой. «Боли в ноге» затрудняли прием литовских послов канцлера Льва Сапеги с товарищами уже в 1600 году. С. Ф. Платонов датировал начало Годунове кой болезни 1602 годом, но затруднился определить ее характер[682]. Годунов, любивший церемониальную сторону любых дел, вынужден был отказываться от своих привычек. Любекские послы, которых принимали весной 1603 года, запомнили, что царю трудно было справляться с положенным церемониалом и выслушивать долгие речи: «Пространные разглагольствования не допускаются, так как государь не любит подолгу оставаться в сидячем положении. Поэтому вокруг суетились приставы с возгласами: „Живее, живее!“»[683]. К концу жизни Борис Годунов уже не мог обходиться без своих любимых докторов, присутствовавших даже при его трапезе[684].