Фанаты. Сберегая счастье - Юлия Александровна Волкодав

Девчонки наряжались принцессами. Бальные платья, кринолины, вот это вот всё.

— Да. И я тебе даже привезла из Турции замечательное розовое платье.

— За два года до этого, и к пятому классу я с трудом в него влезала, но неважно. К розовому платью надо было надеть белые колготки и туфли. И как-то всё это не усрать по зимней слякоти в Мытищах. Я пошла в ботинках, со второй обувью, как дура. Но колготки всё равно заляпала. И замёрзла как собака, потому что в платье без рукавов и куртке зимой слегка холодновато. И надо мной ржал весь двор, когда я шла в куртке, из-под которой торчал розовый подол. И в ботинках-говнодавах. Это сейчас так модно, а в моём детстве, знаешь ли, мода была иной.

— Ты мне так выговариваешь, как будто я в чём-то виновата. Другие девочки же как-то смогли прийти красивыми?

— Да. Их папы привезли на машинах. И потом забрали домой, после праздника.

— Ну извини, что мы не были так богаты, как твои одноклассницы.

— А причём здесь богатство? У отца была машина. Вам просто было насрать. Всегда, обоим. Я вообще не понимала, как мне одеваться. Мне не с кого было брать пример, мне никто не мог подсказать. Я в шестом классе спрашивала у подружек, как сделать так, чтобы на джинсах мотня не висела. А они не понимали, о чём я спрашиваю, потому что у них не висела. Потому что им покупали джинсы по размеру, а не привозили из Турции какие попало. Или не отдавали какие не продались. Я в карманы вату набивала, чтобы штаны на бёрдах натягивались.

— У тебя всегда были лучшие вещи!

— Но всегда не по размеру! И никогда не те, которые я бы выбрала сама. А туфли сорокового размера помнишь? У меня был тридцать шестой, мам. Они сваливались с ног, и я шла по стеночке, чтобы не упасть. А потом «ой, доча не научилась ходить на каблуках». Да доча еле отучилась не шаркать, потому что прошаркала половину школы. Ещё раз, мам, вам просто было насрать. А потом стало насрать мне. И от ваших клоунских расцветок, рюшей, цветочков и розовых платьиц меня тошнит до сих пор.

— Ты просто перекладываешь с больной головы на здоровую. Сейчас модно стало во всём родителей винить. Да у твоих ровесников часто дома пожрать было нечего. А ты росла в обеспеченной семье, тварь неблагодарная. Обиды она детские вспоминает. Ты ещё первый класс вспомни, как тебе тролля какого-то там не купили. И поплачь на груди у своего деда. Заодно попроси, он купит. Ой, да что я на тебя нервы трачу. Хочешь ходить как уродина — ходи на здоровье.

Сашка уже намеревается ответить, но на плечо ей ложится тёплая рука. Опять он подкрался. Впрочем, она сидела спиной к двери. А вот маман должна была видеть приближение Туманова. Но она, видимо, настолько вошла в раж, что ей стало всё равно.

— Саша, пошли спать, — спокойно говорит он, но в его голосе Сашка улавливает очень опасные нотки.

Когда в бешенстве такой человек, как мама, можно не обращать внимание. Те, кто всегда орут, особой опасности не представляют. Но когда в бешенстве настолько уравновешенные люди, как Туманов, лучше бы искать пятый угол.

— Пойдёмте, — Сашка встаёт, стараясь на мать не смотреть.

Сам же просил быть вежливой. Сам нотации читал.

Сашка идёт впереди, Туманов сзади. Но на пороге он оборачивается.

— Я попросил бы вас более никогда не разговаривать с Сашей в подобном тоне и на подобные темы. Настоятельно попросил.

— А вы кто, чтобы матери указывать, как ей с дочерью разговаривать? — тут же вскидывается маман.

— В настоящее время я ей — всё. А кто вы — ещё стоило бы уточнить. Спокойной ночи.

И дверь за собой закрыл. Развернул Сашку за плечи так, чтобы она смотрела ему в глаза.

— Значит так. Сейчас в душ, горячий. И в кровать. И чтобы немедленно стёрла из памяти всё, что сегодня услышала. Пойму, что ты гоняешь новых тараканов, твоя чудесная родственница больше порог этого дома не переступит. Ты меня поняла?

— Нашли чем пугать, — бормочет Сашка и поворачивается к двери.

— Куда? Я сказал «в душ».

— Ну одежду-то мне надо сменную взять, Всеволод Алексеевич.

Стоя под горячим душем, Сашка размышляет, хлопнет ли маман дверью после всего, что сегодня произошло, и поняла ли она хотя бы, насколько вывела её милейшего Всеволода Алексеевича.

* * *

Маман пробыла у них ещё три дня. Ездила по объектам, смотрела квартиры, каждый раз находя "идеальный" вариант. Туманов всячески избегал общения, выходил к завтраку, когда гостья уезжала. Ужинал в спальне, уже не считая нужным объяснять это плохим самочувствием. Сашка исправно готовила, подавала и убирала, по вечерам выдерживала примерно час светской беседы. После чего уходила к Туманову, смутно подозревая, что задержись она подольше, он снова появится в гостиной, и не факт, что это кончится хорошо. Что примечательно, мама реже пыталась Сашку задеть, они обе усиленно придерживались нейтральных тем. Не всегда получалось, но некие красные линии, обозначенные Тумановым, пытались соблюдать. А потом мама уехала в Мытищи. Сашка проводила её в аэропорт, сильно подозревая, что ни одна из "идеальных" квартир так и не будет куплена.

К тому, что было сказано и услышано, пока гостила маман, они больше не возвращались. Лишь один раз, когда они собирались на прогулку, и Сашка при нём сидела и шнуровала новые ботинки, купленные прошлой осенью, но еще не ношеные, Туманов, явно вспомнив звучавшие в доме взаимные претензии, мрачно спросил:

— Про туфли сорокового размера — это была правда?

— Да, — коротко ответила Сашка, не прерывая своего занятия.

Он ничего не ответил. Но, зная его, Сашка не сомневалась, что в ближайшее время "случайных" походов по магазинам под предлогом, что что-то нужно ему, а заодно выбирается Саше, станет больше.

Через годы, через расстоянья

— Да ну глупости. Я уже много лет не… Да, я понимаю, что юбилей. Ну и что? Девушка, я давно на пенсии. И вообще живу в другом городе!

Сашка провожает взглядом полетевший на диван телефон. Ещё бы пять сантиметров, и пошли бы за новой «говорилкой». Ну или стеклом для неё как минимум. Всеволод Алексеевич раздражённо плюхается в кресло и отгораживается газетой. Очки не взял.

— Куда позвали? — осторожно интересуется она. — У очередных Верхних Елей очередной юбилей?

— Если бы, — фыркает Туманов. — Там хоть денег заплатили бы. На «Песню года»