Наследница журавля - Джоан Хэлифакс

Цайянь склонил голову еще ниже.

– Я бы хотел получить пост командующего городской стражей.

Она застыла на месте.

– Ты уже состоишь на государственной службе, где можешь применить свои обширные знания.

У тебя нет опыта в военном деле.

– Стражам нужен дисциплинированный руководитель, который искренне желает укрепить восстановленный порядок.

– Сейчас ты занимаешься подготовкой к экзаменам.

Ты слишком занят.

– Первый этап начнется уже завтра.

Она прищурилась.

Ты в трауре.

Но она не могла произнести это вслух. Никто в этом зале не должен был оплакивать цареубийцу. Даже она сама.

Она столько всего хотела ему сказать – и не могла.

Кто ты, Янь Цайянь? Мой советник? Придворный виконт? Брат, убивший собственную сестру? Почему мне все труднее и труднее заглядывать в твою душу?

Но забирать свои слова назад было уже слишком поздно.

– В таком случае городская стража переходит под твое командование.

Цайянь поднял голову. На долю секунды его лицо помрачнело, и на нем отразилось какое-то не поддававшееся описанию чувство. Но, возможно, Хэсина просто увидела то, что хотела увидеть, потому что в следующую секунду он уже опустился на колени, совершая обряд коутоу, а потом растворился в толпе других придворных. За все это время он не выказал ни малейшего раскаяния.

Председатель Совета расследований занял его место.

– Необходимо решить последний вопрос, дянься.

– Говорите.

Он обратился к стражам, стоявшим у двери:

– Введите его.

Я янтарь. Я скала. Но в следующую секунду створки двери разъехались в стороны и в зал ввели Акиру. Двое стражей толкнули его, чтобы он упал на колени перед платформой, а третий бросил на пол прут. Хэсина вскочила на ноги, прежде чем успела заставить себя остановиться.

– Сегодня утром после пятого удара гонга, – проговорил председатель, – этого молодого человека поймали при попытке кражи.

– Что он украл?

Ся Чжун сделал шаг вперед.

– Мое самое ценное собрание «Постулатов».

Министр и председатель стояли рядом, и в этом было что-то неприличное, как будто они прилюдно совершали непристойный акт, прекрасно зная, что Хэсина ничего не сможет с этим поделать. К ее горлу подступила желчь, и она перевела взгляд на Акиру. Он встал на ноги, не поднимая на нее глаз. Видимо, он узнал о судьбе Лилиан. Видимо, он понял, что Хэсина подведет его точно так же, как подвела собственную сестру. Стерев кровь с рассеченной губы, он потянулся за прутом.

Страж опустил свой меч, и прут с треском распался на две половинки – а вслед за ним и сердце Хэсины.

– Я не требую компенсации, – продолжил Ся Чжун. – Я лишь высказываю опасения ради дворцовой безопасности.

Его рыбьи глаза сверкнули. «Даруй ему помилование, если осмелишься».

В другой жизни Хэсина осмелилась бы не только на это. Она бы помиловала Акиру и задушила Ся Чжуна у всех на глазах. Но сейчас, когда все взгляды были устремлены на столицу, она не имела права подвергать риску свое положение. Поэтому она не могла позволить себе ни подозрительных помилований, ни нападений на старейшего из своих министров.

Чувствуя, что потерпела поражение, Хэсина опустилась на трон.

Закончи все это красиво.

– Арестуйте его, – проговорила Хэсина и закрыла глаза, чтобы не видеть, как ее распоряжение приводят в действие.

Лучше бы она заткнула уши.

– Подземелья – не такое уж плохое место. – Неторопливые слова Акиры пронзили Хэсину насквозь, и вся сила воли, которая удерживала ее на троне, вытекла из нее. – Никаких правил, никаких ожиданий, никакого яда в кубке…

С гулким стоном створки двери захлопнулись.

Министры и придворные разошлись, но Хэсина осталась в тронном зале, пока желание броситься в подземелья и объясниться перед Акирой не покинуло ее вместе со всеми остальными чувствами.

Ее разум будто онемел. Она спустилась с платформы и побрела мимо шелковых ширм, позволив ногам выбирать маршрут за нее. Осознав, куда они ее привели, Хэсина едва не рассмеялась.

Если честно, раньше она действительно побежала бы к Цайяню. Если бы она была домом, он стал бы потолочной балкой, поддерживающей ее. Но сейчас она даже не могла заставить себя взглянуть на резных цапель, украшавших створки его двери. Перед ее глазами стояли его руки – правая кисть сжимает левую, костяшки забрызганы кровью.

Она зажмурилась так сильно, что под ее веками заплясали яркие пятна. Потом она открыла глаза и посмотрела на дверь. Подняла руку, чтобы постучать. Опустила ее. Позволила его имени сформироваться в ее горле. Проглотила его. Хэсина хотела получить ответы на свои вопросы, но что она могла дать ему взамен? Прости, что не смогла защитить ее? Прости, что не смогла даже отстоять для нее подобающие похороны? Возможно, Цайянь вогнал нож в ее спину, но Хэсина использовала ее жертву для своей выгоды.

Ни один из них теперь не мог набраться храбрости взглянуть в лицо другому.

Она хотела уйти и даже сделала четыре шага, прежде чем резко развернуться и ворваться в комнаты Цайяня.

Там было холодно. Темно. Жаровни не были зажжены, и Хэсина с трудом различила тусклые контуры его фигуры на полу, рядом с изножьем кровати.

Она до сих пор видела кровь. Чувствовала, как его тень падает на нее. Но Хэсина заставила себя перенестись из этого момента в настоящее, в котором ее брат нуждался в ней.

Когда она села рядом с ним, он никак не показал, что заметил ее присутствие. Тогда она положила ладони ему на лицо. Цайянь отстранился, но Хэсина уже почувствовала влагу на его щеках и обняла его, прежде чем он успел снова от нее отодвинуться.

Они просидели так очень, очень долго.

Наконец Хэсина ласково убедила его лечь в постель, а потом залезла рукой под каркас кровати и принялась на ощупь искать его книжный тайник.

Лилиан лукавила. Ван Хутянь писал не эротические новеллы, а сентиментальные стихи. Хэсина стала читать их вслух. Закончив одно собрание, она перешла к другому и продолжала, пока слова не лишили ее голоса, а сон не выровнял беспокойное дыхание Цайяня.

Кипа листов в руке Хэсины задрожала, и она положила страницы на пол. Стихи не отвлекли ее от переживаний, а, наоборот, умножили их. Тоска, которую ощущали прекрасные лисьи божества Ван Хутяня, напомнила ее желание обрести хотя бы несколько минут покоя. Праведный гнев охотников на цилиня[41] стал ее яростью по отношению к своему королевству. А чувство вины, обуявшее ученых, которые изменили своим женам, пробудило ее собственные сожаления обо всем, что она совершила с тех пор, как умер отец.