Делай со мной что захочешь - Джойс Кэрол Оутс

— Видимо, нет, — сухо ответила она.

Она в упор смотрела на него. Пространство, разделявшее их, словно бы вытянулось, превращаясь в долгую, томительную минуту, отрезок времени, который страшно прожить; и Джек вдруг подумал, что хоть она та же самая женщина, на которой он женился много лет назад, а он тот же самый мужчина, который на ней женился, но брак их почему-то перестал быть осязаемым. Такие трюки бывают в кино: супружеская пара вдруг с удивлением обнаруживает, что стены вокруг них исчезли и они стоят у всех на виду — два разных человека.

Эта мысль испугала Джека. У Рэйчел, видимо, возникло такое же чувство, ибо она нервно улыбнулась и стала было оправдываться, но Джек прервал ее:

— Ты права, солнышко. Ты — моя совесть. Я отдам деньги Зиммерна. Мне следовало подумать об этом самому.

И он отдал деньги одному из комитетов, выступающих против войны.

И почувствовал себя после этого много лучше.

Рэйчел действительно была его совестью — Джек тут не преувеличивал. Она была сильная, одержимая, не знающая устали; вечно в движении: то идет на митинг, то обучает каких-то совсем случайных людей… Она даже писала письма некоторым известным либерально настроенным деятелям с просьбой о пожертвовании или о помощи — где-то выступить или хотя бы подписать воззвание; ей не стыдно было уговаривать их, даже надоедать по телефону. Она получила диплом магистра социальных наук в университете Уэйна, но не могла заниматься тем, чем хотела: она считала, что большинство работников социального обеспечения лишь пособничают системе, которую должны были бы менять, а возможно, даже и уничтожить, — они просто служат государству, являются полицейскими агентами. Она презирала их. Одно время она работала секретаршей в Мичиганском отделении Союза борьбы за гражданские свободы, но ушла оттуда, когда Союз принял решение не защищать профессора из Энн-Арбора, арестованного правительством за то, что он без разрешения ездил в Ханой: Союз решил лишь весьма уклончиво высказаться в его поддержку, и Рэйчел пришла в ярость. Джек сам рассорился из-за этого с несколькими своими друзьями по Союзу: он считал, что жена права. Он не мог не восхищаться ее одержимостью, ее отказом приспосабливаться. Да, она была его совестью, его недремлющей, незатухающей совестью.

И он скрывал от нее свою радость, когда одерживал победу, — эти чудесные минуты острого эгоистического наслаждения, — и старался слушать со вниманием, когда она и ее друзья жаловались на то, что происходит: Соединенные Штаты превращаются в большую тюрьму, говорили они. Скоро обычные тюрьмы или концентрационные лагеря будут уже не нужны; даже сумасшедшего дома, самые сатанинские из тюрем, можно будет закрыть. Вся страна стала тюрьмой.

«Сейчас такой период в истории, что нельзя быть счастливым, — говорили они. — На личное счастье должен быть наложен запрет…»

И Джек, выпуская на свободу воров, насильников и всяких мелких преступников, поддерживая их дерзания своим дерзанием, ни на минуту не забывал о страшной контрольной доске, которая существовала в глубинах его мозга, о вспыхивавших на ней огнях, означавших, что кому-то повезло, а кому-то нет и что вселенная никогда не будет подвластна ни ему, ни другим людям. «Если бы мне удалось найти центр вселенной…» Он работал каждый день, семь дней в неделю, с шести утра до часу или двух дня, колесил по городу, навещал людей, задавал им вопросы, занимался расследованием, потягивал кофе с нынешними коллегами и бывшими коллегами, вникал в их проблемы, давал советы. Готовил ли он письменные показания под присягой, или краткое изложение дела, или ходатайство, он чувствовал, что может работать без отдыха, не думая о времени, а когда он разговаривал с людьми — даже с женой, — его порой охватывала паника и сердце начинало бешено колотиться от сознания, что он зря тратит время, которое потом уже не восполнишь. Ему было тридцать с небольшим. У него ни разу — действительно ни разу — еще не было достаточно времени, чтобы как следует подготовить дело, узнать о человеке все, что надо; ему не хватит жизни на то, чтобы когда-либо по-настоящему этим заняться… А победы, которых он добивался, в известной мере делали его невосприимчивым к собственным недостаткам.

На шестой год супружеской жизни жена как-то утром сказала ему:

— Когда наконец ты это признаешь?

— Признаю что? — быстро спросил он.

— Насчет себя. Ты же знаешь, о чем я, — сказала она.

— О чем?

— Я не могу тебе это объяснить, — сказала она.

— Признаю что? — недоуменно переспросил он.

Но она объяснять не стала.

Что он должен признать?

Он верил в невиновность всех своих подопечных — даже тех, кто действительно был невиновен: он считал, что вправе пользоваться любыми средствами в рамках закона, какие только он в состоянии измыслить, чтобы заставить другую сторону пойти на компромисс или снять обвинение, или чтобы побудить совет присяжных вынести желательный вердикт. А почему бы и нет? Он ведь защитник, а не судья, и не присяжный, и не полицейский, и не законодатель, и не теоретик, и не анархист, и не убийца…

16

Но что-то точило его.

Он не мог понять, откуда это взялось, и не мог понять, почему жена не одобряет его. Он знал, что занят важным делом и что лишь немногие способны справляться так хорошо, как он: Рэйчел и ее друзья лишь болтают о переменах, но в действительности очень мало делают, чтобы эти перемены произошли. Они только все ухудшают, говорил он им: их демонстрации и их пикеты, их листовки на ротапринте, их необузданность только ухудшают положение.

— Правительству пришлось бы выдумывать врага, если б вас не было, — хмуро говорил он.

— Ты ничего не понимаешь, — возражала Рэйчел.

Как раз в это время в округе был создан из местных граждан Большой совет присяжных для расследования «противозаконной торговли наркотиками». По закону штата Мичиган, личность свидетелей, вызываемых советом присяжных, держится в тайне, и человек, сообщивший, что его вызвали для дачи показаний, нарушил бы закон, тем не менее у Джека зародилось подозрение, что вызывают его знакомых и что недалек тот день, когда Рэйчел и даже сам Джек могут получить повестку. Если это произойдет, сказал Джек, им придется туда явиться и отвечать на вопросы.

— Черта с два я пойду туда, — сказала Рэйчел.

Деятельность совета присяжных сопровождалась устрашающей шумихой, — казалось, настоящей торговлей наркотиками, организованной сетью распространения наркотиков никто особенно не интересовался, зато много внимания уделялось деятельности некоторых радикально настроенных лидеров, которых в прессе неизменно называли «вожаками молодежи». Джек сразу это подметил и написал большое письмо в одну из газет, указывая на то, что совет присяжных использует свою власть для подавления свободы слова, а не для того, чтобы расследовать деятельность профессиональных преступников. «Это примитивная и возмутительная попытка подавить существование «радикальных» течений и прежде всего антивоенное движение в нашем штате», — заявлял Джек Моррисси. И вместо того, чтобы вызвать его, совет присяжных вызвал его жену.