1941: фатальная ошибка Генштаба - Геннадий Николаевич Спаськов

началось в 19.55 и закончилось в первом часу ночи 21 июня. Если не считать Сталина, участвовали четверо членов политбюро – Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов, и два наиболее деятельных кандидата – Берия и Маленков371. Присутствовали тем вечером в сталинском кабинете и фигуры ниже рангом – но, скорее всего, кроме заместителя наркома иностранных дел А.Я. Вышинского, они были просто плановыми посетителями.

Последний раз столь представительное собрание наблюдалась здесь два с половиной месяца назад. Тогда, 10 апреля 1941 года, те же руководящие лица во главе со Сталиным решали вопрос принятия пакта о ненападении с Японией.

Теперь в таком составе руководители СССР обсуждали вопрос о войне с Германией. Чтобы лучше понять важность момента, сравним этот состав с «кворумом» в кабинете Сталина вечером 21 июня, когда вышла известная «директива № 1». Ведь по всем канонам именно тогда якобы наступил кульминационный момент истории. Как утверждают хрущевцы, только в тот вечер Сталин наконец понял, что нападение немцев неизбежно, и разрешил «привести войска в боеготовность». В тот момент и должно было собраться руководство страны всем составом, ибо если не по поводу войны с Германией, то когда же еще ему собираться?

Тем не менее вечером 21 июня там отметились только два члена политбюро – Молотов с Ворошиловым, да те же кандидаты, Маленков и Берия. Жалкое подобие «вечери» 20 июня! Значит, именно в ночь с 20 на 21 июня политбюро обсуждало важнейший вопрос о войне с Германией и приняло политическое решение. Какое?

Как пишет переводчик В.М. Бережков, утром 21 июня советское посольство в Берлине получило из Москвы важный документ, который надлежало срочно передать руководству Германии:

«21 июня, когда до нападения гитлеровской Германии на СССР оставались считанные часы, посольство получило предписание сделать германскому правительству еще одно заявление, в котором предлагалось обсудить состояние советско-германских отношений.

Советское правительство давало понять германскому правительству, что ему известно о концентрации немецких войск на советской границе и что военная авантюра может иметь опасные последствия. Но содержание этой депеши говорило и о другом: в Москве еще надеялись на возможность предотвратить конфликт и были готовы вести переговоры по поводу создавшейся ситуации… Посольство должно было немедленно передать германскому правительству упомянутое выше важное заявление…»372.

Тридцать лет спустя уже 80-летний Бережков снова вернулся к вопросу, что именно было в том документе:

«21 июня 1941 года получили телеграмму от Сталина. Он опять предлагает встречу с Гитлером. Он понимает: война принесет несчастье двум народам, и, чтобы избежать этого, нужно немедленно начать переговоры, выслушать германские претензии. Он был готов на большие уступки: транзит немецких войск через нашу территорию в Афганистан, Иран, передача части земель бывшей Польши.

Посол поручил мне дозвониться до ставки Гитлера и передать все это»373.

Здесь Бережков за давностью лет, видимо, уже забыл такие детали, что наркомом иностранных дел у него был Молотов, а не Сталин, и звонил он в немецкий МИД, а не «ставку Гитлера». Поэтому не стоит обращать внимания на его убеждение, что все, приходящее в Берлин из Москвы, непременно было от Сталина. В 1973 году, когда он был более адекватным, он и писал точнее – «советское правительство», «Москва», а Сталина не упоминал вовсе. Для нас же здесь важна стабильность его сведений о содержании депеши – что Москва пыталась вытянуть Гитлера на переговоры и таким образом предотвратить или задержать войну.

Из Москвы в тот день несколько раз торопили с выполнением поручения. Чтобы вручить депешу лично Риббентропу, Бережков по приказу посла с утра 21 июня и до трех часов ночи 22 июня каждые 30 минут звонил в германский МИД. Но сколько он туда ни обращался, ответ был все тот же: Риббентропа на месте нет, и когда будет, неизвестно.

Из этих фактов следует, что на своем заседании в ночь на 21 июня политбюро приняло решение снова обратиться к Гитлеру, попытавшись еще раз предотвратить или хотя бы оттянуть войну. Здесь участники совета действовали совершенно правильно – следовало использовать любой шанс для задержки нападения. И в какой-то момент Гитлер заколебался. 21 июня он направил письмо Муссолини, врученное итальянскому дуче уже после начала войны. В нем Гитлер писал:

«Если я Вам, дуче, лишь сейчас направляю это послание, то только потому, что окончательное решение будет принято только сегодня в 7 часов вечера. Поэтому я прошу Вас сердечно никого не информировать об этом, особенно Вашего посла в Москве, так как нет абсолютной уверенности в том, что наши закодированные донесения не могут быть расшифрованы. Я приказал сообщить моему собственному послу о принятых решениях лишь в последнюю минуту»374.

То есть Гитлер напряженно обдумывал предложение советского руководства почти до самого последнего момента. Тем не менее он не внял голосу разума и не использовал свой последний шанс. Возможно, фюрер просто смалодушничал, опасаясь показаться в глазах своих соратников мягкотелым и нерешительным. Но очень вероятно, что остаться неизменным в своем роковом решении начать войну ему помогли две ошибки, которые, в отсутствие Сталина, допустили советские руководители. Да, Сталина на том заседании уже не было.

Как следует из дальнейших событий, кому-то из участников большого совета пришла мысль подтолкнуть Гитлера к переговорам, отведя войска Красной армии от границы! То есть отправить Гитлеру еще одно предложение о мире, а в подтверждение искренности и серьезности своих намерений отвести войска с приграничных боевых позиций. Видимо, расчет был на то, что немецкая разведка легко установит этот факт и доложит фюреру. Совершенно очевидно, что именно отсюда чуть позже выросли ноги решения наркома обороны Тимошенко сначала отвести приграничные части, а потом и отправить на концерты и другой отдых максимум командного состава Красной армии.

Со стороны политбюро (точнее, его половины, о чем позже) это было безусловной ошибкой. Будь Сталин на том заседании, он сумел бы убедить тех соратников, кто предался иллюзиям насчет Гитлера, что и на этот раз нужно продолжать идти прежним курсом. То есть, предлагая Гитлеру мир, держать войска в полной боеготовности. Повторюсь, нет ни малейшей логики в действиях Сталина, если допустить, что это делалось по его указаниям. Не мог Сталин в пять-шесть вечера 20 июня давать войскам директиву, что война начнется утром 22 июня с приказом быть в полной готовности, а через два-три часа на совете политбюро изменить позицию на 180 градусов. После чего утром вновь убеждать войска, что войны завтра не будет и можно расслабиться. Такие перемены больше