Тайна Шампольона - Жан-Мишель Риу

В апреле я провел небольшое расследование. Об Изабелле я узнавал не от Фижака — я знал заранее, что эта тема обеспокоит его. В своем письме Сегир говорил об академии в Ливорно. Как мы помним, я занимал важный пост в Национальной типографии, которая снова стала королевской, некоторое время побыв императорской. Бумага с официальными печатями творит чудеса. Я написал в академию, что изучаю публикации итальянских поэтов. Я желал бы просить мнения мудрецов из академии — я составляю список поэтов, достойных перевода и издания на качественной бумаге. И, чтобы ускорить переписку, я подсказал имена. Среди них фигурировало имя Изабеллы N.

Процедура была проста. Я просил уведомление и биографию. Мне ответили с прилежанием и на превосходном французском. В конце марта я уже все знал. Семья N. была греческого происхождения. Она обосновалась во Флоренции несколько веков тому назад. Проживала на Пьяццале Микельанджело, у моста Понте Веккьо, в богатом дворце, который был собственностью ее отца, удачливого судовладельца, занимавшегося оптовой морской торговлей. Редактор добавлял — без сомнения, для того, чтобы произвести впечатление на издателя мифического сборника этой поэтессы, — что суда семьи N. бороздят Тирренское море, от Ливорно до Палермо и дальше, что они даже плавали по морям Блистательной Порты. С неизбежным и лирическим итальянским многословием мой корреспондент рассказывал, что тосканский флот был равен могущественному флоту Венеции, но тут же добавлял, что не об этом сейчас речь. Итак, поэзия. А что написала Изабелла N.? Поэмы, да. Ее объявляли официальным представителем итальянского патриотизма. Патриотизм автора мне станет яснее по следующей цитате: «Слава Италии скоро возобновится и это неизбежно скажется на ее истории».

Именно поэтому Изабелла N. составила оды о Риме и Афинах.

Но это я уже знал от Сегира. Что еще?.. Она родилась 7 декабря 1804 года. Остальное нужно узнать во время нашей встречи, и я решил воспользоваться той же уловкой. Я написал ей, что Фарос-Ж. Ле Жансем из Королевской типографии мечтает ее издать. Письмо Сегира, которое я должен был ей вручить? Об этом я предпочел умолчать. Не зная ничего о ее чувствах к дешифровщику, я опасался, что, если назову его имя, она откажется встретиться. Какие воспоминания она хранила о нем? Она замужем? Респектабельная мать семейства? У меня была миссия: передать ей письмо. А потом задать несколько вопросов. И я собирался добиться успеха.

Она ответила мне по-французски, что будет очень рада встретиться с французским издателем. Июнь ее устраивал. Она подписалась «синьорина». От этой маленькой детали сердце мое странно сжалось. Я отметил также гербы семьи N., украшавшие восковую печать, которая скрепляла ее послание: Ромул и Рем под защитой волчицы. Можно не сомневаться: у этого клана все в порядке с патриотизмом и вкусом к великому прошлому Рима.

Я простился с Парижем — прощание свершилось быстро, поскольку я жил один. В конце апреля я нанял упряжку, которая 15 мая довезла меня до итальянского городка Винтимилле. Я не торопился; я считал, эта поездка дарована мне Провидением. Ибо я устал. Последние печальные месяцы и смерть Сегира напомнили мне о моем возрасте. Эх, моя легендарная энергия! Я дал себе еще три недели: за это время она должна вернуться ко мне в Тоскане, где каждый вечер я находил новые очаровательные деревушки и вполне приличные гостиницы. Я ехал, ведомый ослепительным светом весны и пением колоколов. Мне требовалось только гостеприимство. И мне его дарили, с улыбкой приглашая войти. Я вкушал Тоскану. Я ее любил. Вечером, при свете свечи, я рассматривал медальон Изабеллы, ее лицо. Понемногу я к нему привыкал. Оно даже стало мне близким. В каждой женщине этой великолепной провинции Италии я пытался обнаружить тонкость ее черт. Я спрашивал себя, поистине ли этот портрет отражает красоту, кою Сегир назвал жгучей? Его слова не выходили у меня из головы. Я ласкал портрет, застывший в моем растревоженном воображении. Ее зеленые глаза вызывающе смотрели на меня, миндалевидные губы говорили со мной, шея привлекала мой взгляд. Темные локоны спускались до плеч; ее грудь притягивала мои глаза, и я пытался угадать то, чего не было видно. Моя рука рисовала в пустоте воображаемый изгиб ее спины. Затем я гасил свечу и пытался уснуть. Я спешил прибыть на Пьяццале Микельанджело. Пожалуй, этот портрет возвратил мне вкус к жизни.

В итоге я появился во Флоренции за два дня до назначенной встречи. Мне это было нужно, чтобы выполнить намеченную программу. Во-первых, я хотел стать красивым. Хозяин гостиницы с улицы Порта Росса, где я нашел убежище, дал мне адрес превосходного цирюльника, его собственного брата или брата его супруги — я не разобрал. Цирюльник работал в двух шагах, на набережной Арно. Он говорил по-французски. Это был мой шанс. Было до того тепло, что он предложил мне устроиться на улице. «Полюбуйтесь видом Понте Веккьо». И я открыл для себя замечательные лавочки, которые усеивали этот мост. Ослепительное солнце омывало прилавки. Ярко накрашенные женщины привлекали клиентов, протягивая к ним руки, сплошь покрытые товаром — украшениями из золота и серебра. Цепи и ожерелья были намотаны на их голые запястья. Женщины воспевали качество ценного металла, воздевая руки к небу, точно языческие жрицы, что несут подношения лидийскому царю Крезу. Иногда солнечные лучи ловили золото, и яркие солнечные зайчики брызгами осыпали мост, поражая взгляды таких же, как я, наблюдателей.

— Слишком много красивых женщин?

Цирюльник забавлялся.

— Я не привык… Я приехал из Парижа, где все какое-то серое…

— Я знавал Париж. Прожил там три года. Но я очень presto[203]вернулся сюда…

Большего и не требовалось для начала сердечной болтовни, и если существует профессия, где беседа завязывается легче легкого, то это профессия цирюльника. Вряд ли было такое, чего он не знал о Флоренции. Он говорил, говорил и говорил. А я позволял ему говорить. Я слушал его, не слушая.

Я сидел на берегу Арно и наслаждался, глядя, как мимо вниз по течению проходят тяжело нагруженные торговые суда. На одном был водружен огромный флаг: черная волчица, защищающая Ромула и Рема. Такой герб я видел в письме Изабеллы.

— Красиво. Это корабль судовладельца N.?

Цирюльник подтвердил и сделал заключение, что я прибыл сюда по делам. Я не стал его разубеждать. Он взмахнул бритвой и ладонью попробовал лезвие.

— Торговля? — спросил он, прикоснувшись к моей шее.

— Что-то в этом роде, — осторожно ответил я.

— Если разыскиваете хорошее судно, найдете именно у него.

— Он один такой во всей Тоскане?

— Нет! Вот еще, например…

Он сообщил мне имена еще трех судовладельцев. Чтобы разузнать о человеке, есть ли способ лучше, чем осведомиться у его конкурентов?

— Кто из них самый сильный?

Цирюльник потупил глаза:

— Пьетро Марончелли…

— А самый опасный?..

— Mamma mia, — прошептал цирюльник, — Коррьелли… Андреа Коррьелли.