Роза ветров - Андрей Геласимов

Со временем это стало так его тяготить, что он ненавидел уже не только необходимость идти к матушке, но и коридор, и скрипучие половицы, и себя, и главное — свой стыд. Однажды он рассердился по-детски на все это и в попытке избавиться побежал по коридору, топая нарочно ногами, после чего являлся к матушке уже только в такой манере и никак иначе.

Припомнив теперь невольно свои детские чувства, Невельской оказался подхвачен ими в той степени, когда человек уже не управляет собой, и, вскинув пистолет, будто хотел прострелить наконец эту ненавистную дверь, сорвался и побежал к тростнику. «Мастеровые» заметили его движение и постарались ускориться, однако порыв командира был слишком непредсказуем. Ни Маляр, ни Скорняк не успевали зайти с флангов для поддержки.

Когда до зарослей оставалось буквально несколько метров, из них навстречу бегущему Невельскому шумно выскочил беглый с каким-то то ли копьем, то ли острогой в руках. Гулко ударил пистолет, но каторжник с диким криком пролетел еще три шага, резко присел и широким круговым движением своего оружия сбил набегавшего моряка с ног. Распрямившись, он размахнулся, чтобы проткнуть беспомощно лежавшего перед ним человека, и Невельской, видевший все это так, словно происходившее происходило не теперь и не здесь, а когда-то давно и совершенно в другом месте, успел не просто представить, но отчетливо ощутить, как блеснувшее в свете факела острие копья сейчас вонзится в живот распростертого на траве человека, пробьет толщу кишок, сломает позвоночник и уйдет глубоко в землю, где просочившаяся кровь быстро пропитает почву, сделав ее вязкой и густой, но пронзенным этим человеком будет, разумеется, не он, капитан-лейтенант Невельской, а кто-то другой, потому что он этим человеком быть никак не может.

В следующее мгновение позади размахнувшегося каторжника возникла гигантская фигура Юшина с плотницким топором в руке. Не позволив беглому опустить копье, он принялся рубить его, подобно тому, как дровосеки обрубают ветки с деревьев. Казак успел нанести несколько методичных ударов, прежде чем искромсанное тело в гиляцком наряде рухнуло прямо на Невельского, заливая моряка кровью. Рубить Юшин начал с того места, где шея у человека переходит в плечо, затем раскроил затылок и глухо добил в темя.

Подоспевшие «мастеровые» наставили на него свое оружие, но он даже не взглянул в их сторону. Стащив одной рукой с Невельского труп, он легко отшвырнул его прочь, затем почти без размаха вогнал блестевший от крови топор в землю и сел рядом с моряком.

— Все, ваше благородие. Это последний.

Невельской, еще не совсем придя в чувство, приподнялся с травы, залитой чужой кровью, и помотал головой. Нетронутое топором лицо каторжника безжизненно смотрело прямо на него.

— Ты… Юшин… Зачем же его убил?.. Он мне живой нужен был.

— Ну, извини, ваше благородие, — прогудел казак. — Только у меня с ними свой разговор. Федор мне друг был. А они с ним вона как.

Он стянул с плеча отнятую, видимо, у беглых котомку и вынул из нее отрезанную голову. Ни на лбу, ни на щеках у этой головы не было выколото никаких букв — значит, принадлежала она погибшему плотнику.

— Зачем башку у человека забрали, нехристи? — продолжал гудеть Юшин. — Ведь насилу нашел. А без головы хоронить — неладно.

Он заботливо вернул свой страшный трофей в котомку, глубоко вздохнул и покачал головой.

— Добрый мужик был Федор. Никому зла не желал.

К утру туман с прибрежных сопок сполз краем пухового одеяла на море. «Байкал» стоял неподвижно, окутанный непроницаемой белой мглой, в ожидании хоть какого-то ветра. Вернувшиеся с берега после дела «мастеровые» устало сидели прямо на палубе не в силах заставить себя чистить оружие. Невельской тоже не спешил спускаться в каюту. Ему необходимо было переодеться и хотя бы немного отдохнуть, но он оставался на шканцах, слушая выстроенных к утренней молитве матросов.

— Что в журнал записать? — подошел к нему Казакевич.

Командир «Байкала» ответил не сразу и как будто бы невпопад:

— Хорошо поют, Петр Васильевич…

— Да, молодцы, — энергично согласился старший офицер. — Однако же мне надо запись в журнал делать.

— Напиши, что никого не нашли… Беглых каторжников обнаружить не удалось.

Казакевич красноречиво посмотрел на залитый кровью китель командира, а затем покосился на сидевшего неподалеку на канатной бухте Юшина, рядом с которым радостно пел абсолютно счастливый от такого соседства матросик Митюхин. На коленях у казака покоилась бурая от крови пустая теперь котомка.

— А это у него тогда что?

— Это? — Невельской тоже посмотрел на котомку, но потом перевел взгляд за борт — туда, где за белесой стеной тумана прятался камчатский берег. — Ты знаешь, Петр Васильевич, какие странные мысли пришли мне сегодня в шлюпке? Вот когда мы возвращались на транспорт.

— Да как же я могу знать твои мысли?

— А я сейчас про них тебе расскажу. Вот, смотри… — Невельской указал на исчезнувший берег. — Что ты видишь?

— Туман.

— Правильно. Ты видишь туман. Однако за ним — целый мир. Там горы, там озеро, там лес. Но сейчас ты ничего этого видеть не можешь.

— Боюсь, я не понимаю тебя, Геннадий Иванович.

— А тут нечего особенно понимать. Все просто. Мир больше того, что видят люди. А смерть — значительно меньше того, чего они боятся.

В этот момент прозвучали команда вахтенного начальника «Накройся!» и сигнал отбоя молитвы. Над головами закончивших петь матросов дружно взметнулись десятки рук с бескозырками, и транспорт зажил своей обычной дневной жизнью.

— Так что все-таки делать, Геннадий Иванович? — Старший офицер был слегка озадачен.

— Готовить корабль к возвращению в Петропавловск. — Невельской кивнул Казакевичу и направился к люку, ведущему вниз. — А я спать… Спать, спать, спать, Петр Васильевич.

Через две недели после этих событий «Байкал» был готов к продолжению основного похода. Ждали только бот «Камчадал», срочно отправленный благодарным Машиным на Алеутские острова за обещанной еще в Петербурге бароном Врангелем байдаркой. Транспорт «Иртыш» тем временем забрал с «Байкала» весь груз для Охотска и 28 мая вышел по назначению. Невельской отправил с ним письмо, в котором официально ставил в известность Николая Николаевича Муравьева о своем намерении идти на Сахалин и к устью Амура без надлежащих на то предписаний со стороны командования и правительства.

За неимением знающих те места проводников на судне остался казак Юшин. Невельской дал ему слово после похода отпустить его к ительменской зазнобе на реку Катангыч, а командир Петропавловского порта подтвердил это обещание. 29 мая на боте «Камчадал» была доставлена наконец долгожданная байдарка, и утром, 30 мая 1849 года, при тихом ветре с берега транспорт вышел из Авачинской губы, направляясь к восточному берегу Сахалина.