Последняя Ева - Анна Берсенева

– Ну, это я как раз не люблю, – поморщилась Надя.

– Почему? – на этот раз удивился Валя.

– А что в этом стихотворении хорошего? – пожала она плечами. – Оно какое-то эгоистическое.

– Эгоистическое? – Его голос звучал теперь не просто удивленно, а совершенно изумленно. – Что же в нем эгоистического?

– Как же – что! Он же говорит, что ее любил, правильно? – сказала Надя; Валя кивнул. – Любил, так искренно, так нежно… Тогда почему он ей желает, чтобы ее любил другой? Самому надоело, значит?

Валины глаза стали от изумления почти круглыми.

– Наденька, ты что, в самом деле вот так вот это понимаешь? – помолчав, произнес он. – Но там же совсем иначе… Он не желает, чтобы ее любил другой! Но… Может быть, ее уже любит другой, или по другой причине она его не любит. Ну, почему-то они не будут вместе. Но он любил ее так, что даже теперь… Ох, Надя, я не могу объяснить! – вдруг сам себя оборвал он. – Это глупо, по-моему, объяснять стихи, да еще про любовь.

Потом он улыбнулся и стал говорить про науку, которая когда-нибудь поможет людям быть счастливыми, – и она забыла начало разговора.

И вот теперь Надя лежала на жесткой банкетке в больничном вестибюле, сквозь ресницы смотрела на Эмилию Яковлевну, вспоминала ее возмущение из-за того, что Валя попросил узнать что-нибудь про Адама, – и понимала наконец, что значат слова: «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим»…

К папиному возвращению из командировки Полинка выглядела вполне здоровой и даже веселой. Разве что дикая прическа – она и в самом деле подстриглась почти наголо – напоминала о недавнем происшествии.

Впрочем, она в одну секунду объяснила отцу, что так сейчас ходят все, что это очень стильно, и вообще – не стоит обращать так много внимания на внешность.

Валентин Юрьевич, как все люди, обладающие свободным умом, отлично умел не придавать значения мелочам. Полинкин стильный вид насмешил его до слез и отвлек от неприятных впечатлений командировки.

Раньше-то он с удовольствием ездил на Байконур и даже, как знала Ева, очень переживал когда-то, что из-за травмы не смог после института работать на космодроме. Но теперь Валентин Юрьевич не любил командировок в Казахстан и на Украину, потому что приходилось тратить уйму сил вот именно на идиотские мелочи. Страны-то суверенные, и все время следует помнить о чьих-то амбициях, чтобы кто-нибудь, упаси Бог, не обиделся на имперские попытки навязать ядерную безопасность. А как работать, когда видимость становится важнее сути дела?

Ева видела, что отец вернулся усталый и расстроенный. К тому же, впервые за несколько лет, он натер протезом культю, ему стало трудно ходить, и надо было срочно ехать в Институт протезирования, выяснять, в чем дело, может быть, даже ложиться в больницу.

Все это были те самые хлопоты о собственном здоровье, которых папа терпеть не мог по всему складу своего характера и на которые, как назло, именно он был навсегда обречен.

Обычно только Надя легко умела его отвлечь от мрачных мыслей и сделать все эти заботы незаметными. Но она уже неделю полностью была погружена в тревогу о Юре – каждый день звонила в Южно-Сахалинск, и каждый день ей отвечали: Юрий Валентинович еще в отъезде, когда будет, неизвестно…

– Мама, ну что страшного? – пыталась ее убедить Ева. – Первый раз, что ли? Юра всегда в отъезде, он же спасатель, у него работа такая. И тебе ведь не сказали, что с ним что-то случилось?

– Они скажут! – возражала мама. – Да мне и говорить не надо, я и так знаю.

Бабушка Эмилия, увиденная во сне, значила для нее гораздо больше, чем отговорки Юриных сослуживцев.

В общем, Ева видела папину тоскливую неприкаянность – не внешнюю, а внутреннюю, – и ей было жалко его, но она ничего не могла поделать. У нее у самой внутри слишком много было сейчас душевной смуты, чтобы она могла быть кому-то опорой, даже родному отцу.

Во-первых, она так и не смогла поговорить с Артемом Клементовым, несмотря на данное его маме обещание.

Уже в понедельник, увидев Артема в школьном коридоре, Ева поняла, что едва ли сможет это сделать. Он выглядел таким спокойным, так вежливо и сдержанно поздоровался с нею, что она просто растерялась. Ну что она ему скажет, как? Артем, вам не следует меня любить? Или: вы ошибаетесь в своих чувствах?

Когда Ева смотрела на него, ей казалось, что ошиблась его мама. Едва ли семнадцатилетний мальчик мог бы так хорошо владеть собою…

Во-вторых, она до сих пор ничего определенного не ответила Леве. Правда, внешне он почти не проявлял признаков нетерпения – был по-прежнему предупредителен, внимателен к ней. Но Ева отлично видела, что его взгляд становится все более недоуменным, вопросительным. И он-то уж точно не мальчик, и сколько он будет ждать?

Все эти сомнения и тревоги не оставляли ее ни на минуту. Ей казалось, будто она балансирует на лезвии ножа; непонятно только, зачем.

Апрель начался теплом, вечерами хорошо было гулять по городу, смотреть, как сквозь свет уличных фонарей дрожат в небе весенние звезды. Ева всегда, по детской привычке, старалась поймать минуту, когда вдруг появляется в небесном просвете между домами вечерняя звезда Венера.

Но в пять часов вечера Венеры еще не было, поэтому через двор Ева шла быстро, то и дело здороваясь с соседями. Все они знали ее с детства, и она знала всех, потому что Гриневы переехали в этот писательский дом одними из первых. Вся Евина сознательная жизнь прошла здесь.

Она сразу догадалась, что человек, стоящий возле их подъезда и безуспешно пытающийся понять, как же проникнуть в дом, – чужой. Сложное, напоминающее кодовый замок сооружение на двери на самом деле ничего не отпирало. Надо было просто нажать незаметную кнопку звонка, и тогда вахтер открывал двери посторонним, а у всех жильцов были ключи.

Вахтер был бомжем, жил здесь же, в подъезде, и поэтому с особенным удовольствием допрашивал приходящих, куда они направляются и зачем.

Высокий мужчина, стоящий у подъезда, явно понятия не имел о звонке. Он переступал с ноги на ногу, нажимал на все кнопки мнимого замка и дергал дверную ручку.

– Вам помочь? – спросила Ева и тут же вспомнила, что председатель кооператива недавно лично обзванивал жильцов, убеждая соблюдать осторожность в наше бандитское время и не впускать в подъезды посторонних. – Вы в какую квартиру? – поинтересовалась она.

– Мне кажется, в семьдесят семь, – ответил мужчина. – То здесь, вы не знаете?

Что это иностранец, сразу было понятно по акценту, и Ева ужасно удивилась: зачем к ним может идти иностранец? То есть идти-то он мог, у папы было много знакомых иностранцев, он с ними работал и время от времени приглашал в гости. Но об этих визитах дома всегда узнавали заранее, к приему гостей готовились. А сегодня, Ева точно знала, ничего такого не намечалось. Да и папа почти наверняка еще не вернулся с работы.