Лики Срединного царства. Занимательные и познавательные сюжеты средневековой истории Китая - Алексей Бокщанин

С начала 80-х годов Хэшэнь оказывал определяющее воздействие надела в государстве, а с начала 90-х стал его фактическим правителем. Присущие ему жажда власти, презрение к нижестоящим, самолюбование и безудержное стяжательство раскрылись в полной мере. Фаворитизм как неизбежный спутник и ярчайшее проявление азиатского деспотизма получил в феномене Хэшэня максимальное воплощение. Окружив себя баснословной роскошью, он демонстрировал предельный снобизм. Так, копируя быт императоров, Хэшэнь каждое утро облачался во все новое и никогда дважды не надевал ни сапог, ни халата, ни белья, ни головного убора.

Став, по сути, «вторым императором», он обрел огромное влияние на чиновничий аппарат, держа в своих руках как столичную, так и провинциальную бюрократию. Вокруг Хэшэня сложилась целая клика, состоявшая из его родни, ставленников, сторонников и прислужников. Они торговали титулами, должностями, почетными и учеными званиями. Веря во всесилие своего патрона, усердно брали взятки, расхищали казенные имущество и средства. Львиная доля добытого попадала к Хэшэню. Деградация правящей верхушки и бюрократического аппарата шла по нарастающей. Фаворит и его клевреты повсюду насаждали своих приверженцев, а те, в свою очередь, окружали себя «своими» людьми. Стараясь всемерно угодить второму некоронованному властителю Китая, чиновничество на всех уровнях, как могло, подражало временщику и его окружению. Разложение госаппарата приняло невиданные масштабы. Чиновники, знавшие меру и заботившиеся о стабильности самой системы, безуспешно пытались остановить это сползание вниз. Хэшэнь без труда расправлялся с теми, кто подавал жалобы на него или его людей.

В течение девяти лет (1790–1799) Хэшэнь и его клика вершили судьбы Цинской империи, последние три года уже при новом богдохане Юнъяне. Боясь показать себя непочтительным сыном и обидеть отрекшегося в 1795 году Хунли, Юнъянь вплоть до смерти отца не решался трогать его любимца. Между тем тлетворное влияние последнего проникло в армию, которая в период Крестьянской войны «Белого Лотоса» (1796–1804) терпела от повстанцев одно поражение за другим. Дольше мириться с этим было уже нельзя.

Смерть Хунли в феврале 1799 года положила конец невероятной карьере Хэшэня. После обличительных выступлений со стороны группы цензоров он был арестован, обвинен в неуважении к императору, превышении власти и занятиях, недостойных маньчжура и шэньши, то есть в ростовщичестве и торговле. Все его богатства отошли в казну. Несколько недель потребовалось, чтобы вывезти из подвалов фаворита горы серебра, золота, жемчуга, драгоценных камней и дорогих мехов (75 тысяч шкурок). Под усиленной охраной двигался этот необычный «караван» по улицам Пекина. А жители столицы часами молча наблюдали, как выжатые из населения Китая несметные богатства переходят из одних рук в другие. При описи конфискованного имущества опытные чиновники, пораженные уникальностью многих изделий из золота, яшмы, жемчуга и драгоценных камней, так и не смогли даже примерно определить их стоимость. Как, например, оценить золотой столовый сервиз из более чем четырех тысяч предметов?!

Хэшэнь был казнен. Наиболее оголтелые и бездарные его ставленники потеряли посты, но никто из его окружения не был привлечен к суду. В противном случае пришлось бы арестовать и допросить десятки сановников и сотни чиновников, чего новый богдохан явно не хотел делать. И в XIX веке около «драконового трона» появились новые, хотя и более мелкие хэшэни.

Город как бы притих под тяжестью объявленного судебного приговора. Семьдесят осужденных должны были сложить свои головы на плахе. День за днем их выводили по двое, по трое из главных ворот ямэня — резиденции начальника области. Руки связаны сзади, на груди и на спине куски белой ткани с черными иероглифами — обозначение вины и наказания. Их втаскивали на повозки и в сопровождении солдат возили по улицам, дабы все видели и боялись. Как было испокон веку в Китае, каждый прохожий мог насмехаться над обреченными, оскорблять их. Горожане и приходящие на городские рынки крестьяне всегда любили смотреть на казнь. Это был род бесплатного и захватывающего зрелища, подобного представлению актерами популярных пьес или праздничному шествию с «пляской дракона».

Однако на этот раз на улицах, где двигалась страшная процессия, не было слышно злобных и издевательских выкриков в адрес осужденных. Люди молча провожали взглядом печальный кортеж. Да и в толпе на площади вокруг помоста с палачом не было обычных оживления, шума, праздного любопытства и злорадства. Толпа угрюмо смотрела, как обреченных снимали с повозок и подводили к эшафоту. За последние два десятилетия — а дело было в 1663 году — народ настолько часто видел смерть, что казнь перестала быть развлечением. Только что закончилась первая полоса маньчжурского завоевания Китая, и вокруг городов, вдоль дорог, на заброшенных полях и в опустевших деревнях еще лежали неубранные скелеты множества людей. Одни погибли от оружия завоевателей, другие от голода, холода и эпидемий. Люди уже пресытились видом смерти. Да и нынешняя казнь была необычной. Казнили не воров, не грабителей, не убийц и не разбойников. На этот раз лечь на плаху должны были ученые, книжники, а их-то народ всегда уважал, тем более когда они выступали против завоевателей — «северных варваров», которых явно или тайно ненавидело и боялось большинство собравшихся на площади. Сердцем и помыслами они были с осужденными. И когда палач занес над головой первого приговоренного тяжелый кривой двуручный меч, по толпе прошел негромкий жалостливый вздох. Для китайцев, верующих в загробную жизнь, обезглавливание было самой страшной из казней. На том свете душа обезглавленного теряла свое пристанище — голову, была обречена на мучительные скитания и становилась вечным изгоем. Меч палача лишал человека счастья в потусторонней жизни, последней надежды на воздаяние за тяготы и лишения на этом свете.

Массовыми казнями 1663 года завершилось громкое «дело» ученого-историка Чжуан Тинлуна. Маньчжуры только что завершили завоевание Китая, и на переднем крае духовного сопротивления «северным варварам» оказались историки. Своим правдивым описанием кровавой эпопеи падения империи Мин и становления господства династии Цин историки как бы лишали «северных варваров» морального права на Мандат Неба, то есть на право владычествовать над Срединным государством.

Вина Чжуан Тинлуна заключалась не только в правдивом описании событий. Маньчжуров больше всего возмутило то, что Чжуан Тинлун и его соавторы обозначили персоны цинских богдоханов не девизами правления, а личными именами, что означало непризнание их законными государями. Кроме того, в изданных очерках «Истории династии Мин» осуждались полководцы — предатели родины, перешедшие на службу к завоевателям. После доноса начались аресты и следствие по делу, к ответу привлекли около двухсот человек. В ходе разбирательства Чжуан Тинлун умер, и его осудили посмертно. Его могилу разрыли, труп разрубили на куски, а кости сожгли. Осквернение могилы, по религиозным представлениям китайцев, было тяжелой карой и позором как для покойника, так и для его родни. Отец Чжуан Тинлуна умер в тюрьме, младшего брата казнили, женскую половину рода отправили в ссылку, а имущество конфисковали. Все, кто хоть как-то оказался причастен к публикации этого труда, были объявлены крамольниками. Всего было казнено более 70 человек.