Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

стояла у широкого каменного подоконника, бездумно глядя на грязно-многоцветный измятый ковер крыш.

…Алонсо пришел вчера утром, когда Росанна натирала воском прилавок. Прерывисто всхлипывая и сумбурно валя в кучу слова, он рассказал, что в «Шлем и гарду» приходил важный офицер, отдал слуге все вещи Пеппо, которые мальчик забрал на сохранение, и взял только старую потрепанную Библию. Он говорил, что Пеппо уехал. Почему-то подумал, будто Алонсо совсем дурак и ничего не поймет.

После ухода малыша Росанна долго стояла у прилавка, водя по нему ветошкой. Вперед и назад. Снова вперед и снова назад… Вот и все. Все было зря. «Не та землица, откуда будущее растет…»

Нужно было заплакать. Зареветь в голос, как в детстве, когда разобьешь лоб. Отчего-то боль быстрее проходила, словно вылитая слезами. Только слезы — они хитрые. Они знают, когда ты думаешь сшельмовать. Не идут, не слушаются. Сама терпи, а за них не прячься.

Она заплакала только вечером. Кипящими слезами, где боль первой осознанной утраты сливалась с юношеской эгоистической обидой на непоследовательность судьбы. Горе переполняло Росанну до краев, изливаясь судорожным плачем, сотрясая ее дрожью, сковывая лютым отчаянием. Но к утру слезы иссякли, оставив звонкий холод в голове, и девушка со странной отчетливостью поняла, что сейчас должна сделать.

…За спиной гулко скрежетнула дверь, и Росанна вздрогнула, оборачиваясь. На пороге стояла монахиня. Та самая, что заходила в лавку Барбьери в тот жаркий день. Черная ряса, подвязанная длинным передником, худое черноглазое лицо в обрамлении черных крыльев велона. А рот все же крупноват…

— Росанна?! — ошеломленно окликнула она. — Господи, что вы делаете здесь? Как вы меня нашли? — Послушница стремительно подошла к лавочнице и остановилась в двух шагах. — Что-нибудь случилось? — проговорила она вполголоса.

Росанна ответила не сразу. Несколько секунд она молча смотрела на Паолину, а потом жестко отрезала:

— Да, случилось. Пеппо больше нет.

Монашка слегка отшатнулась, недоуменно моргнув.

— Что?.. — чуть беспомощно переспросила она. А Росанна ощутила, как губы искривляются в уродливой гримасе плача:

— Это я виновата, я ведь уже знала, что за ядовитая змея может прятаться под рясой. Но я все равно поверила вам. Дура.

Паолина, только что растерянно смотревшая на лавочницу, вдруг с нажимом отрубила:

— Что вы несете?!

Росанна вскинула брови.

— Ого, сегодня вы не пытаетесь выглядеть трогательно-подавленной… Вам еще не рассказали? В таком случае я вовремя, сможете гордиться своей изворотливостью… — ядовито протянула она, но тут же осеклась, сглатывая и пытаясь сдержать вновь подступившие слезы. — Не думайте, я не сваливаю всю вину на вас, — глухо проговорила она, — это я виновата. Ведь это я указала вам, где найти Пеппо. Хотя должна была сообразить, что он сам не скрывал бы этого от вас, доверяй он вам.

Паолина вдруг залилась землистой бледностью и рявкнула:

— Хватит кривляться! Что случилось, говорите наконец!

Росанна со свистом втянула воздух.

— Тебе не сказали… — почти прошептала она. — Как удобно. Вроде как и ни при чем. Но я это сейчас исправлю. Через несколько дней после твоего… хм… визита за Пеппо явился секретарь инквизиции. Прямо в тратторию. И с тех пор Пеппо больше не видели. Я несколько дней ждала вестей. А вчера приходил слуга из «Шлема и гарды». Сказал, что больше ждать не надо. Вот я и пришла, подумала, тебе занятно будет. А заодно и в глаза тебе поглядеть. Наградили хоть? — Это должно было прозвучать с издевкой, но голос Росанны сорвался, и она замерла, только губы подергивались на бледном лице.

Несколько секунд стояла клейкая тишина. А потом Паолина проговорила с неожиданной заботливостью, будто обращаясь к человеку, стоящему на краю крыши:

— Не надо так. Не бери грех на душу. Я ведь тебе не соперница. Я здесь навсегда. Только ты-то договоришь — и прочь уйдешь, а мне же с этим здесь оставаться.

Росанна вздрогнула и неловко отерла ладонью слезы.

— Грех… О грехе она мне толкует… — Она осеклась и добавила с агрессивной неуверенностью: — Ты что плетешь, блаженная?

— Все ты поняла. Только, Росанна… не с той ты толкаться пришла. Меня в послушницы готовят, а не в невесты. Я уже и смирению почти научилась… — Она вдруг оставила мягкий тон, каким обычно говорила с пациентами, и заговорила стремительным речитативом: — Я ведь на твоем пути не стою! Я даже молиться о вас стану! А Пеппо… он чуткий, он поймет тебя, услышит! Просто скажи сейчас, что ты это со зла наговорила, от ревности! И уходи с миром, слова в спину дурного не услышишь!

Лавочница растерянно поглядела на монахиню. Потом подняла руку и зачем-то покусала кончики пальцев, будто безуспешно ища в себе прежний яростный запал.

— Я не вру… — пробормотала она, отворачиваясь. — Я б и сама за кого хочешь молилась, чтоб все это было моими выдумками.

Ее плечи согнулись, словно внутри обмяк прямой стержень, и Росанна обернулась, слыша за спиной глухую тишину. Паолина смотрела на нее внимательными сухими глазами. А потом глубоко вдохнула и спокойно произнесла:

— Все в руце Божьей. Мне нужно работать. Сестра Юлиана забранит. Я провожу тебя.

Лицо лавочницы растерянно передернулось — она не ожидала такой реакции. И уже новая резкость вертелась на языке, но Росанна нахмурилась и неуверенно процедила:

— Эй… Ты чего как каменная?

Паолина сжала пальцами переносицу, закусывая губу и тяжело, прерывисто дыша:

— Погоди… погоди!..

Росанна на миг испугалась этого запертого шквала боли. Испугалась настолько, что почти забыла о собственном смятении, об обвинениях, которые недавно исступленно швыряла в эту странную девицу в черном балахоне. А Паолина вдруг обернулась и тихо спросила:

— Что с ним… сделали? И где похоронили?

— Я не знаю. Я не видела тела.

— А слуга?

— Я расспрашивала. Но ему самому ничего толком не рассказали. Он совсем ребенок.

Паолина запнулась, хмурясь.

— Постой… а откуда же стало известно о смерти Пеппо?

Росанна сокрушенно пожала плечами:

— Командир Годелота приходил в «Шлем и гарду». Со слугой говорил. Ему и рассказал. И все имущество Пеппо ему отдал, они очень дружны были.

Монахиня все еще смотрела на Росанну, но та вдруг заметила, как черные глаза вдруг приобрели чуть отсутствующее выражение, будто лавочница неожиданно стала прозрачной. Паолина уставилась куда-то вдаль, только губы слегка шевелились в неслышной молитве, а потом снова взглянула Росанне в глаза:

— Имущество, говоришь, отдал. И что ж, себе ничего не взял?

Лавочница нахмурилась.

— Библию взял! — огрызнулась она. — Много тебе дела до Пеппо, я погляжу. Завещания, что ли, ждала?

Паолина вскинула взгляд, словно собираясь бросить в ответ какую-то колкость, но сжала губы, не отводя