Последний трюк - Себастьян де Кастелл

– Тем временем ты заключил сделку с Шептунами в Дароме, чтобы помочь им уничтожить Берабеск.

Я огляделся вокруг, посмотрев на бедное, печальное место, чью красоту так часто не замечают другие народы, безмятежно топающие по нему, когда им вздумается.

– Ты заставил их обоих вести войну здесь, в Семи Песках.

– Это был единственный выход. Две великие нации континента будут сражаться в стремлении уничтожить друг друга, но обе потерпят неудачу. Их армии бросятся друг на друга, а когда их силы истощатся, джен-теп задействуют магию, чтобы добить оставшихся. Берабеск и Даром будут вынуждены заключить мир на наших условиях и поддержать нас против Гитабрии и Забана, если возникнет такая необходимость.

– И внезапно обречённый народ захватит власть над всем континентом. – Я практически выплюнул последние слова. – А почему ты решил, что из-за всего этого я стану больше любить тебя, отец?

Он на мгновение встретился со мной взглядом, потом раскинул руки.

– Вот почему.

Теперь татуировки на его руках светились сильнее, чем тогда, когда он вызвал чары, лепящие из песка, которые впервые показал мне в Дароме. На сей раз его творение было больше, изысканней, как будто тысяча мастеров-скульпторов придавали форму его видению со скоростью мысли.

Когда-то он показал мне образ единственного города, теперь же пустыня вокруг нас превратилась в карту всего континента, с процветающими городами, новыми дорогами, расходящимися от центра земель джен-теп. От такого зрелища захватывало дух.

– Мы не станем тиранами, – сказал Ке-хеопс. – Как только у нас будет достаточно сил, чтобы обеспечить собственное выживание, мы примем тех, у кого есть талант к магии, представителей любой другой нации – пусть присоединяются к нам. Затем, со временем, когда мы решим, что они готовы, они вернутся в свои страны, сочетая заклинания с навыками своего народа, чтобы построить лучшие города и лучшую жизнь для всех.

Мне пришлось повернуться, чтобы с благоговейным трепетом наблюдать, как его слова оживают на песке, а пустыня, насколько хватает глаз, превращается в миниатюрную версию описанного им мира.

– Что ты видишь, Ке-хелиос? – спросил отец.

– Я вижу золотой век.

– Да. Да!

Он потянулся ко мне и поманил к себе, как отец подзывает давно потерянного сына.

– Скажи мне, что Ша-маат была права. Скажи, что ты наконец понял: мы снова можем быть семьёй!

Двумя щепотками порошков, едва искрящейся татуировкой дыхания и одним-единственным словом я превратил золотой век отца в сотню миллиардов песчинок.

Само собой, отец не пострадал. Было уничтожено только его симпатичное представление из песка и самообмана. Мерцание в воздухе позади него возникло и исчезло, и на его месте осталась Шелла. Она изо всех сил старалась казаться суровой. Разочарованной. Незаинтересованной. Трудно это сделать, когда плачешь.

– Мне очень жаль, Шелла, – прошептал я.

– Ша-маат!

Она направилась к нам, неуверенно ступая по рыхлому песку; ей не помогали идти ни роскошное серебряное платье, ни неудобные на вид сандалии.

– Шелла – детское имя, а мы больше не можем позволить себе быть детьми, брат. Ставки слишком высоки.

– Ты всё правильно поняла. Вот почему я не буду…

Она покачала головой.

– Нет. Больше никаких смелых заявлений. Больше никакой приграничной философии и фокусов аргоси. Больше никакого упрямого пренебрежения своим долгом перед страной, перед семьёй. Я так старалась помочь тебе, вернуть тебя в семью, но ты на каждом шагу бросаешь вызов своему народу, чтобы доказать: мы – злодеи в истории, которую ты рассказываешь себе, а сам ты – эдакий хитроумный герой. Но герои не предают семью, брат.

В её словах звучала холодная жестокость, скорее характерная для нашего отца, как будто Шелла пыталась доказать ему, что раз и навсегда решила быть его дочерью, а не моей сестрой.

– Ты всё время повторяешь это слово, – сказал я. Мой разум уже настроился на мириады трюков, хотя я знал: их будет недостаточно, чтобы вытащить меня из заварушки. – Не уверен, что оно означает то, что ты думаешь.

Бровь выгнулась дугой.

– Какое слово?

– «Семья».

То был удар ниже пояса, и, полагаю, мне не стоило удивляться ни обиде на её лице, ни внезапному яростному искрению татуировки железа на предплечье отца. Невидимая рука схватила меня за подбородок, не давая говорить.

– Прежде всего, – сказал Ке-хеопс, – довольно острить.

Я почувствовал, как меня тянут вверх, пока мои ноги не оторвались от земли.

– Будущее джен-теп не подлежит обсуждению, – продолжал он.

Что-то во всём этом беспокоило меня – даже больше, чем вся его напыщенная болтовня о семье, долге и прочем.

– Будущее, которое мы оставили медекам? – спросил я, с трудом выдавливая слова, так его заклинание давило на мою челюсть. – Мы вырезали целый народ, чтобы отнять у него Оазисы, вместо того, чтобы поделиться магией тех земель.

Он рассмеялся.

– Поделиться? Думаешь, медеки хотели поделиться с нами Оазисами? Они ожидали, что мы станем их слугами. Дети, которым разрешалось лишь короткое время побыть в Оазисах, получали доступ к ничтожной доле нашего магического потенциала, до тех пор, пока медеки не решали, что мы готовы. Нет.

Он ударил себя кулаком в грудь – непривычно неконтролируемый для него жест.

– Нет. У нас было больше таланта к тому, чтобы владеть основными силами магии. Сама природа требовала, чтобы мы контролировали Оазисы. То, что мы сделали, было не просто необходимо – это было правильно.

– Тогда зачем об этом лгать?

– Келлен, перестань его дразнить, – предупредила Шелла.

Я не обратил внимания на её слова, на боль в челюсти и на угрозу во взгляде отца.

– К чему лгать, отец? Почему пятнадцать поколений джен-теп лгали себе и своим детям, утверждая, что именно мы создали Оазисы? Сплетая истории о том, как медеки пытались убить нас с помощью магии демонов? – Я прижал палец к извилистым чёрным отметинам вокруг глаза. – Рассказывая тем из нас, кто был проклят Чёрной Тенью, что Тень – свидетельство каких-то наших пороков? Хотя на самом деле мы – наследники яда, который наши предки принесли собственному народу. Ты говорил о будущем, отец. Интересно, какую ложь ты расскажешь остальным джен-теп на сей раз?

– Я не стану лгать нашему народу. Благодаря тебе я узнал, какую цену мы платим за секреты, которые храним друг от друга. Нет. Правда груба, но мы должны встретиться с ней вместе.

– Легко сказать. Труднее будет, когда ты увидишь, как быстро тебя начнут презирать.

Он улыбнулся лёгкой улыбкой мелочного человека, давно хотевшего доказать своё моральное превосходство несостоявшемуся, изгнанному, никчёмному сыну.