Последний трюк - Себастьян де Кастелл

Это, казалось, решило вопрос, но вскоре Нифения взяла меня за подбородок и повернула мою голову в ту сторону, где сидела Ториан.

– Тебе лучше поговорить с ней, – сказала Неф.

– Мне кажется, ей хочется побыть одной.

– Тогда пусти в ход твой арта превис.

Я нехотя поднялся и отошёл в тень на другой стороне лавочки. Только тут я увидел, что Ториан всё время тихо плакала.

– Это всё моя вина? – спросила она, когда я сел рядом с ней.

– С какой стати?

– Я подстрелила твою подругу, заставила вас двигаться медленней. Может, если бы вы попали сюда раньше, или если бы она пошла в храм вместе с тобой, или если бы…

– Нас подставили, – перебил я. – Всех нас. Вот и всё. Даже если бы не подвернулась ты, мы сидели бы сейчас в той же самой лодке.

– Ты этого не знаешь. – Она покачала головой. – Всю жизнь я отказывалась выполнять приказы, которым не верила. Я сто раз велела матери убираться в ад, говорила, что никогда не присоединюсь к Шептунам, таким, как она, и не стану шпионом или убийцей, чтобы отправлять на тот свет врагов империи, не позволяя им даже увидеть моё лицо. Но теперь я была полностью уверена, что она права. Одна смерть, чтобы остановить сто тысяч других? Я знала, ты не пойдёшь на такой обмен. Не из того теста ты слеплен. Раньше я думала, что и я не из того теста.

Она посмотрела на Шуджана, привалившегося к одной из стен: он устало поглаживал Айшека, который сидел рядом, согревая мальчика.

– Я никогда не верила, что он Бог, – выплюнула Ториан. Эти слова, казалось, выворачивали её наизнанку.

– А с какой стати ты должна была верить? Дароменцы не более религиозны, чем джен-теп. Никто из нас…

– Я никогда не верила, что он Бог, а это означало, что он всего лишь мальчишка. И я всё равно собиралась его убить. Я готова была взять у тебя Бич, обмотать вокруг его горла и смотреть, как он давится, пока не умрёт.

– Никто из нас не знал, что…

– Ты знал, – сказала она. – С самого начала ты отказывался верить, что убийство может стать путём к миру.

– Наверное, я никогда раньше не видел, чтобы убийство вело к миру, так почему оно должно было привести к нему сейчас?

Ториан вытерла глаза тыльной стороной ладони, сдерживая слёзы.

– Я видела. Каждый раз, когда я выслеживала беглеца, тащила ли я его обратно в кандалах или оставляла тонуть в крови, итогом становился более безопасный мир для всех остальных. Лучший мир. Не то чтобы мне нравилось убивать людей. Я имею в виду, я люблю драться. Мне нравится взгляд мужчины, когда он уверен – до мозга костей уверен, – что вот-вот разобьёт моё хорошенькое личико, а потом вдруг оказывается на земле, глядя на меня снизу вверх и гадая, не последний ли это его день на земле. Но я никогда не убивала без крайней необходимости. Только если не было другого выхода.

Через её плечо я увидел, как Фериус тихо даёт знак, что пора уходить.

– В том-то и проблема со смертью, – сказал я, встав на ноги и протянув руку Ториан. – Никогда по-настоящему не знаешь, есть ли другой выход, пока не становится слишком поздно.

К тому времени, как мы достигли наконец массивных внешних оборонительных стен Махан Мебаба, в городе произошли перемены. То, что начиналось как хаотичное, неистовое насилие, постепенно превратилось в нечто гораздо более опасное. Совет визирей с помощью жреческой стражи и военачальников шаг за шагом, квартал за кварталом захватывал власть. Теперь людей Махан Мебаба, будь то последователи воина, садовника или любого другого лика Бога, объединила одна цель: призвать врагов Берабеска к ответу.

– Что ж, – сказала Фериус, когда мы прошли через те городские ворота, которыми здесь пользовались меньше всего, – в этом мы точно замешаны.

Её прежний ученик, Путь Горных Бурь, оглянулся на стены Махан Мебаба с отчаянием, какого я никогда не видел на лице аргоси.

– Каждый чужестранец окажется под подозрением. Их поймают и допросят.

– Их убьют, – сказала Рози. – Сейчас тут правит Путь Грома, и молния поразит очень многих, прежде чем буря пройдёт.

Молодой человек поморщился, услышав такие метафоры, а я задумался, не связаны ли они с мнением Рози о том пути, в честь которого он себя назвал.

– Я видел каждую колоду аргоси в салуне, – сказал он. – Я выложил все свои карты против их карт. Никто из нас не заметил, как возникает такой расклад. Пока не стало слишком поздно.

– Мы не всегда толкуем карты правильно, малыш, – сказала Фериус. – Иногда, как их ни считай, все они складываются в войну, и нет другой игры, кроме как спасти тех немногих, кого можно спасти.

Я почувствовал странную ревность, услышав, как она называет его «малыш», и попытался прогнать эти чувства.

– Ещё не всё кончено. Командир, которого мы встретили, Келиш, не был поджигателем войны. Если он…

– Визири стремятся захватить власть, – сказала идущая Путём Водяных Лилий. – Они всегда к ней стремились, но у них не было способов достичь цели. Маленькая дароменская королева, а до того – её отец слишком склонялись к мудрости и сдержанности. Мой народ живёт среди пустыни. Она порождает в нас такую жажду, какую другие не в силах понять, и теперь жажду утолит только кровь врагов.

Они говорили правду. Я знал это всем сердцем. Каждый раз, когда я путешествовал с Фериус по длинным дорогам, от территорий джен-теп до Семи Песков, от Дарома до Гитабрии и даже до земель по ту сторону воды, война была как машина, которую строили у нас на глазах: одни шестерёнки соединялись с другими, и каждая нация помогала поворачивать их, пока машина не превратилась в чудовище, готовое затоптать весь континент.

«Нашу жажду утолит только кровь врагов», – сказала Лили.

Скоро нам придётся обеспечить им врага.

Весь мир мечтает о земле мира, о сияющем городе на холме без стен, без стражников.

Потому что тогда его гораздо легче разграбить.

На некоторое время я потерял счёт дням. Вот что делает с вами пустыня: на лошади или верблюде вы час за часом тащитесь по осыпающимся тропам; солнце встаёт и садится; воздух сперва становится таким горячим, что приходится не открывать рот, чтобы не пересохло горло, а после – таким холодным, что вы дрожите в своей палатке всю ночь. Но я и раньше путешествовал по пустыням, и, хотя ненавидел их, здешние ритмы были мне знакомы. Что на сей раз было другим – мысли, преследовавшие меня в дороге.

Шуджан умирал. Что бы с ним ни сделали, чтобы превратить в правдоподобного самозваного живого Бога, это не предполагало, что он переживёт свой первый день рождения. По большей части он спал, завернувшись в одеяла, которые мы привязывали перед седлом Ториан всякий раз, когда пускались в путь. Она почему-то взяла на себя заботы о нём.