Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Железная дорога, по нашему мнению, была обречена. Во вторник восьмого числа «в Джибути отправился последний, вне сомнения, поезд». На вокзале произошел натуральный бунт, во время которого исступленные беженцы пытались штурмовать вагоны, а полиция выдворяла пассажиров, законным порядком забронировавших себе места. Эта сцена была первой, которая хоть как-то приблизилась к описаниям, еще в августе заполонившим мировую прессу. Сейчас это уже было неинтересно, время ушло – оно будто бы текло вспять из-за отставания событий от даты публикации.

Операторам приходилось еще хуже, чем корреспондентам. Громоздкая аппаратура делала их легкой мишенью, а большинство местных солдат имели раздутое представление о ценности своих портретов для противника. Кинокомпании вложили в свои экспедиции особо крупные суммы, а дивиденды оказались крайне низкими.

Одна группа киношников, купив расположение вождя, который со своими приближенными встал лагерем на холмах близ Аддиса, смогла изобразить эффектную имитацию рьяного несения службы. Позже в Десси эфиопский Красный Крест позволил вовлечь себя в довольно живописное надувательство, инсценировав собственные героические действия под огнем: при этом вместо крови лился йод, а фейерверк и сигнальные ракеты заменяли бомбежку. Один видный фотограф вез с собой комплект маленьких бомбочек, которые несложно было бы подорвать при помощи электрического кабеля со своего места за камерой. На французской таможне он затруднился обосновать их назначение, и я до сих пор не знаю, пустил ли он в дело свой боезапас. Те, кому довелось участвовать в военных действиях в Китае, где, как оказалось, можно было нанимать по сходной цене, причем на условиях посуточного расчета, целые армейские корпуса, а за небольшую доплату еще и прореживать их ряды настоящим ружейным огнем, горько жаловались на размах абиссинской продажности.

Белое население города жило своей обычной жизнью. Мадам Мориатис проявляла признаки отчаяния, ежедневно заговаривала о резне и уговаривала мужа собирать пожитки. Однажды вечером, когда у нее демонстрировался фильм «Пег в моем сердце»[167], на французском языке, кинозал посетила живописная свита одного из провинциальных магнатов, его сопровождали женщины-телохранительницы и два подросших львенка, которых оставили на ступенях под присмотром рабов. Кратковременная угроза банкам со стороны вкладчиков, желавших немедленно снять со счетов свои средства, сошла на нет. Курс талера вырос; на железной дороге машинисты бойко занимались контрабандой серебра. Различные государственные деятели и военачальники вернулись из изгнания и примирились с императором. Французское население организовало у себя корпус обороны. Воины племени исса сбили итальянский самолет и несколько дней скрывались, не зная, хорошо или дурно они поступили. Приехал египетский принц, чтобы заложить краеугольный камень больницы Красного Полумесяца. Поговаривали об активности йеменских арабов. Такими вот незначительными новостями мы и пробавлялись в своих посланиях. Некоторые корреспонденты заговаривали об отъезде, а самый именитый ветеран уже отбыл. Мы, оставшиеся, возлагали все надежды на поездку в Десси, которая раз за разом откладывалась. Когда же речь заходила об отъезде императора, даты назывались самые разные, как то: годовщина его восшествия на престол или День святого Георгия.

В начале ноября были наконец-то разрешены поездки в Десси. Энтузиазм по этому поводу тут же пошел на убыль. Говорили, что император на самом деле туда не собирается, что это лишь способ установить пристальное наблюдение за журналистами и убрать их от греха подальше, что каналы связи работать не будут, а крупная южная операция начнется в наше отсутствие. В конце концов лишь единицы из числа тех, кто громко требовал разрешения, надумали им воспользоваться. Среди них был и Радикал; мы с ним договорились ехать вместе.

Как только об этом стало известно, мы оказались в центре внимания. Весь персонал «Немецкого дома» и девушка без определенных занятий, которая слонялась среди дворовых построек, хихикала, а иногда и появлялась в спальнях со шваброй, вызвались нас сопровождать. Мрачный сириец по имени господин Карам, который недавно взял привычку подстерегать меня по воскресеньям после мессы и приглашать выпить с ним кофе, предложил продать нам грузовой автомобиль. Но возникла одна загвоздка: грузовичок этот на самом-то деле не принадлежал господину Караму. Тот приобрел на него опцион у своего соотечественника-сирийца и надеялся продать с выгодой. Это выяснилось только позже, когда он пришел в жуткое смятение из-за отсутствия запасных частей. Мы сказали, что возьмем грузовик только при условии полного оснащения; продавец же божился, что укомплектует машину сразу после подписания купчей. И только когда мы вместе с ним зашли в магазин, обнаружилось, что купить запасные части в кредит невозможно, а оплатить наличными получится, лишь если мы сделаем первый взнос. И еще одно пережитое им потрясение. Чтобы проверить двигатель, мы наметили пробную поездку на гору Энтото. Продавец не смог раздобыть бензин. В конечном счете мы каким-то чудом наполнили баки. Джеймс, мой переводчик, который не получил ожидаемых комиссионных и вследствие этого начал коситься на господина Карама с подозрением, на следующее утро торжествующе доложил, что господин Карам сдал грузовик в аренду подрядной строительной организации, которая почем зря жжет наш бензин. Бедный господин Карам просто пытался добыть средства на приобретение новой покрышки. В итоге мы арендовали этот грузовичок всего на месяц, но за сумму, как я подозреваю, очень близкую к его полной продажной цене. С этого момента господин Карам терзался опасениями, как бы мы не смылись на этой грузовой машине. Он неотлучно находился в гараже, где работала бригада, увеличивая ценность нашего транспортного средства за счет установки крытого кузова и встроенных ящиков для канистр с бензином, и при этом жалобно упрашивал нас поставить подписи на клочках бумаги, дабы гарантировать, что мы не уедем дальше Десси. Так получилось, что на различных заключенных нами соглашениях стояла именно моя подпись. Когда через месяц мы с Радикалом разъехались в разные стороны и я вернулся в Аддис-Абебу на попутной машине, господина Карама трясло от подозрений. Он был убежден, что все сговорились против него, а Радикал, угнав грузовой фургон, переметнулся к итальянцам.

В преддверии нашей поездки мы при содействии Джеймса подобрали необходимый штат. Но Джеймс и мой бой, абиссинец, давно враждовали. При найме слуг дело нередко доходило до слез. Самым важным лицом был повар. Мы заручились согласием человека, который выглядел как повар и впоследствии подтвердил это впечатление. Толстый, рыхлый абиссинец с укоризненным взором. Интересен он был лишь тем, что его прежнего хозяина, немца, убили и расчленили в окрестностях Иссы. Я спросил, почему он не попытался того защитить.

– Moi, je ne suis pas soldat, suis cuisinier, vous savez[168].

Такая позиция меня устроила; я его нанял. В дороге он сильно страдал от неизбежных лишений и почти каждый вечер плакал от холода, роняя слезы на шипящие угли костра, но дело свое знал досконально и умудрялся приготовить четыре блюда, а то и пять в единственной закопченной кастрюле при наличии небольшой дымящейся охапки хвороста.